Реферат: Причины финансового кризиса - Refy.ru - Сайт рефератов, докладов, сочинений, дипломных и курсовых работ

Причины финансового кризиса

Рефераты по финансам » Причины финансового кризиса

О ПРИЧИНАХ ФИНАНСОВОГО КРИЗИСА
А. Воин
20.12.2008
Все в этом мире циклично. «Солнце всходит и заходит, а в тюрьме моей темно». Цикличность. Циклично появляется комета Галлея (Галилея, как выразилась одна шибко грамотная газета). Человек рождается, проходит детство, юность, зрелость, старость и умирает. Рождаются, расцветают и умирают цивилизации. Кругом цикличность. Только цикличность цикличности рознь.
Никому и в голову не придет отменить или изменить цикличность восходов и заходов солнца или появлений кометы Галлея. А вот продолжительность жизни человека или продолжительность его молодости мы уже пытаемся изменить. А ведь не мы сами себя сотворили, как вид. Но изменить, тем не менее, пытаемся и уже есть результаты. А экономику и финансы мы сотворили сами и, тем не менее, как только разражается очередной кризис, нам поют песню о неизбежности таких кризисов, потому что «циклично».
Для того чтобы разобраться, неизбежны ли экономические и финансовые кризисы, и что делать, чтобы их избежать, надо исследовать природу этих кризисов и причины их возникновения. Ограничусь финансовыми кризисами. Они стали возникать с тех пор, как более-менее сложилась кредитно-финансовая система. Эта система возникла, естественно, не для того, чтобы отравлять людям жизнь кризисами. Наоборот, она давала сильное преимущество экономике тех стран, у которых она была, перед экономиками стран ее не имеющих. В странах, где отсутствует кредитная система, для того чтобы начать новое дело, расширить существующее, произведя инвестиции, и т.п., нужно накопить соответствующую сумму денег, на что требуется время, по причине чего развитие идет медленно. Кредитная система позволяет ускорить это развитие в разы. Но одновременно появляется риск на уровне каждого конкретного кредитора в каждом конкретном случае, что кредит не вернут. Обобщением этого частного риска является риск финансового кризиса в масштабе государства или всемирного. Простейший вариант такого кризиса произойдет, если все (большинство) должников договорятся между собой и откажутся погашать кредиты. Банки, капитализация которых (их собственные, принадлежащие им деньги) намного меньше, чем сумы, которыми они оперируют, не смогут больше выдавать кредиты, а заодно и возвращать вклады, экономика остановится и… кризис.
Ясно, однако, что этот вариант кризиса является чисто гипотетическим и реально произойти не может (или, скажем, не более вероятен, чем то, что в Землю ударит комета). Точнее он реален и это случается с отдельными банками, но в масштабе государства, тем более в мировом масштабе, кризиса по этой схеме не случалось и вряд ли случится. Те же кризисы, которые происходили до сих пор и происходили, как кому-то кажется, циклично (хотя цикличность требует постоянного периода повторения кризисов, чего, конечно, нет, иначе как бы могло быть, что нынешний кризис явился для всех неожиданностью), происходили по другой схеме. Причиной реальных кризисов было не нежелание многих людей возвращать кредит (отдельные — не в счет), а их неспособность вернуть одолженные деньги. Как же случается, что сразу многие люди оказываются не в состоянии вернуть долг?
Деньги берутся в кредит либо для того, чтобы пустить их в дело, либо для того, чтобы приобрести нечто, стоимость чего превосходит имеющийся у человека запас денег. В обоих этих случаях человек рассчитывает, что его доходы в соответствующий период превысят обслуживание долга. Но поскольку будущее принципиально не детерминировано полностью, то всегда есть шанс, что человек не сможет вернуть деньги во время.
Легко видеть, что в случае, если человек берет так называемый потребительский кредит, вероятность того, что он не сможет вернуть его, более-менее пропорциональна отношению суммы кредита (всех его кредитов) к его зарплате или постоянному доходу. А вероятность того, что банку не хватит наличности, чтобы рассчитываться с вкладчиками, пропорциональна этой же величине, но осредненной по множеству должников банка. Правда, если банку не хватит наличности, он может одолжить у другого банка или у государства. Но долг надо возвращать и с процентами, а ресурсы другого банка и государства тоже не бесконечны. Все это усложняет расчет, но ясно, что, как частному лицу, так и банку и государству не так уж сложно оценить риски кредитования и определить для себя безопасную зону, зону повышенного риска и красную черту, за которую нельзя переступать. Все это относится только к потребительскому кредитованию. В случае кредитования бизнесового, когда деньги берутся под бизнес проект, оценка рисков иная и более сложная. Пока что, чтобы легче было прояснить природу финансовых кризисов, я ограничусь рассмотрением только потребительского кредитования. (Тем более, что нынешний мировой финансовый – он именно такой природы).
Тут можно поставить вопрос: если все так просто, то отчего же случаются кризисы, да еще такого масштаба, что весь мир колотит, да еще падают они на нас так неожиданно, как кирпич на голову? Неужто умные дяди, стоящие во главе банков, во главе государств, во главе всемирных финансовых учреждений не способны вовремя заметить приближение кризиса и хотя бы заранее оповестить нас о нем, не говоря уж о том, чтобы предотвратить его? А, между прочим, они очень даже имеют инструменты для предотвращения кризиса (в предположении, что они знают об угрозе наступления оного и хотят его предотвратить). Мало того, это — инструменты, которыми и банки, и правительства, и мировые финансовые институты пользуются в своей ежедневной практике для того, чтобы обеспечивать нормальное функционирование финансовой системы. Банки, помимо того, что они в норме проверяют клиентов на предмет их способности вернуть кредит и ненадежным не выдают (а в предчувствии кризиса могут ужесточить требования надежности), они, когда считают, что есть опасность массового невозврата, повышают кредитную ставку. При этом одновременно уменьшается число желающих брать кредит и увеличивается сумма, зарабатываемая банком на каждом кредите. А значит, уменьшается вероятная сумма не возвращаемых кредитов, а с другой стороны — увеличивается размер того потенциального невозврата, который банк может покрыть своими заработанными деньгами. Вообще то эта схема требует уточнения, но в любом случае, риск банка попасть в критическую ситуацию из-за невозврата кредитов при этом уменьшается. Правительство, точнее власть страны в целом, обладает своими инструментами для предотвращения кризиса в масштабе страны. Во-первых, нацбанк может увеличивать кредитную ставку для коммерческих банков, понуждая их тем самым увеличивать эту ставку для потребителей. Но это мягкая и в серьезных случаях недостаточная мера, потому что банки могут кредитоваться не только у нацбанка, но и друг у друга, у иностранных банков и еще из разных источников. Но власть может просто запретить коммерческим банкам, выдавать кредиты под проценты меньше такого-то. Т.е. не всегда, не в каждой стране правительство имеет законное право так делать, но я имею в виду власть в широком смысле, включая все ее институты. Если нет соответствующего закона, то парламент может его принять. Наконец, правительство может потребовать увеличения капитализации банков, что увеличивает их непотопляемость. В Украине это, например, сейчас делается, но делается-то с опозданием. Надо было это сделать до того, как начался кризис.
Что касается мировых финансовых институтов, то сегодня их возможности по предотвращению мирового кризиса ограничены. Если это необходимо и целесообразно, то эти возможности можно и нужно увеличить. И сегодня МВФ дает свои кредиты на определенных условиях. Но можно в принципе его полномочия расширить международным соглашением, разрешив ему ограничивать кредитную ставку в странах снизу. Я не говорю, что это непременно надо сделать, я лишь указываю на принципиальную возможность. Кроме того, можно предоставлять это право МВФ не на постоянно, а временно, в ситуациях предкризисных. А оценивать ситуацию и принимать соответствующее решение будет другой орган ООН. Но пока что речь не о том, какие еще права нужно предоставить международным организациям или национальным правительствам, а о том, почему все эти инстанции не воспользовались своими инструментами вовремя для предотвращения нынешнего и всех предыдущих кризисов?
Для того чтобы ответить на этот вопрос, вернемся назад к исходной точке, к вопросу, для чего возникла кредитно-финансовая система. Она возникла для того, чтобы быстрей развивалась экономика. Заметим, экономика свободно рыночной системы. Потому что в плановой экономике кредитная система практически отсутствует за ненадобностью, а та усеченная, что все-таки имеет место, действует по другой схеме. Но рыночная экономика — это конкурентная экономика. В ней каждый субъект экономической деятельности, и банки в частности, старается урвать по максимуму. Потому что, если ты не урвешь по максимуму, то это сделает твой конкурент, и он не только обойдет тебя, но и задавит. А чем больше банк выдает кредитов, тем больше он зарабатывает. Поэтому он стремится выдавать их как можно больше. А если он сам берет кредиты у государства или еще где, а затем выдает их малыми порциями под больший, чем взял процент, то он зарабатывает еще больше. А для того чтобы у него больше людей брало кредиты, чем у его конкурента, он должен сделать кредитную ставку ниже, чем у того. А тот старается сделать то же самое. И так все они потихоньку катятся к финансовому кризису.
Тут читатель может воскликнуть: «Ну, хорошо, так было в случае первого финансового кризиса, ну второго, но потом ведь должны были сообразить, в чем дело, договориться между собой, наконец, государство должно было навести порядок в этом бардаке». И действительно, потом сообразили и поняли. Насколь хорошо поняли, оставим пока в стороне. Но то, что осознали и государство вмешалось и приняло меры, мы знаем хотя бы из того, что по окончании кризиса 1932 года и преодолении его последствий (тут неважно, что этот кризис был экономический, а не финансовый чисто, в природе тех и других много общего) было объявлено на весь мир, что, мол, все, мы научились и больше кризисов не будет. И были выработаны вышеупомянутые инструменты, которыми государство может регулировать кредитно-финансовую систему для предотвращения кризисов. Так почему тогда кризисы продолжились и приняли всемирный характер?
Прежде всего, потому, что вследствие глобализации экономика стала всемирной, а государства (правительства), продолжая стоять над рыночной стихией своей страны, в отношении мировой экономики стали субъектами рыночной стихии. Развилась и необычайно развилась экономическая конкуренция между государствами, и они также стали залезать в долг друг у друга (беря прямые кредиты и через дефицит торгового баланса, и другими способами) и за счет такого кредитования, ускоряя свое экономическое развитие, но одновременно рискуя дефолтом. Частные заимствования за рубежом предприятиями и банками являются частью этой игры. Также как и государственные заимствования они способствуют росту национальной экономики и, в общем, также (хотя и с отличиями в нюансах) они представляют потенциальную угрозу финансового кризиса в масштабах государства. Тут неважно, какую декларативную позицию занимает правительство и власть в целом. Она может заявлять, что это частное дело тех банков и предприятий, сколько и где они берут кредитов. Но если чрезмерное заимствование частными банками и предприятиями обрушит банковскую систему или важную отрасль промышленности, то это будет касаться экономики в целом, а значит страны и народа в целом. И посему власть может занимать какие угодно позы, но де-факто она отвечает за чрезмерное заимствование частными субъектами предпринимательской деятельности за рубежом и должна отслеживать этот процесс и вовремя регулировать его.
Теперь взглянем на ситуацию с морально психологической точки зрения. Когда кредит берет физическое лицо на предмет потребления или кустарь одиночка для своего бизнес проекта, в котором никто кроме него не будет занят, то в случае невозможности вернуть кредит он рискует только собой, скажем, имуществом, под залог которого он получил кредит. (На самом деле, если он имеет семью, то рискует ухудшением материального положения вся семья, но для простоты можно рассматривать семью, как одно лицо, принимающее коллективное решение брать кредит и совместно за него отвечающее). Но если кредитов набрал сверх меры банк и вследствие этого рухнул, то кроме его владельцев, принимавших решение о взятии кредитов, пострадает огромное количество вкладчиков, никакого влияния на принятие решений банком не имеющих. Да еще могут пострадать другие банки, связанные с этим кредитными отношениями и, наконец, в случае особо крупных банков, может разразиться финансовый кризис в масштабе государства или всего мира. По соображениям морали хозяева банка должны с этим считаться и уменьшать риск, который они могли бы себе позволить, если бы рисковали только собой. Но если мы будем полагаться только на моральность предпринимателей и банкиров, то ясно где мы окажемся. Тем более, что их бубновые интересы и конкуренция толкают их к тому чтобы рисковать по максимуму, в зоне красной черты, иначе конкуренты могут обойти.
Другое дело государство или власть. Власть (не коррумпированная) не имеет интереса в процветании банка А и его победе в конкуренции с банком Б. Она имеет интерес в процветании экономики государства в целом. Банк за вычетом угрызений совести (которые могут быть или не быть) не волнует, что в случае его краха пострадают его клиенты, государство и хоть весь мир. После нас, как говорится, хоть потоп. «Если я разорился, то какая мне забота, что в государстве в целом станет плохо. Мне то ведь все равно плохо». Государство же, т. е. власть тут имеет интерес отличный от частнопредпринимательского. Потому что если в государстве станет плохо, то те, кто у власти, лишатся этой власти (в демократическом государстве). Поэтому на этапе, после того как была осознана возможность кризисов и худо-бедно понята их природа, и до того, как государства сами стали игроками в глобальной мировой экономике, они, блюдя свой властный интерес, совпадающий в данном случае с интересом общества в целом, сдерживали чрезмерные риски банков и предпринимателей. Благодаря этому кризисов, по крайней мере, такого масштаба, как нынешний, не происходило. Но после того, как государства сами стали игроками в мировой экономике, персональный интерес власти и ее отношение к рискам изменились. Теперь власть при определенной ситуации могла уже не только не сдерживать чрезмерную рискованность финансовой политики банков, но даже поощрять их к еще большим рискам.
Остается показать, как эта модель работает на примере нынешнего мирового финансового кризиса. Этот кризис начался, как известно, с Америки. Вот как описывает состояние американских экономики и финансов с добавлением прогноза их развития на обозримое будущее некто Avanturist:
«Начнем с реальной экономики и кредитоспособности населения. На сегодняшний день американский персонал абсолютно неконкурентоспособен по своей цене к себестоимости производимого им продукта практически во всех сферах. Даже для того, чтобы сравняться по относительной себестоимости с европейцами, канадцами или японцами, реальные зарплаты американского персонала должны быть снижены минимум в полтора раза. С другой стороны, при рассмотрении кредитных обязательств населения, мы выяснили, что отношение долга населения к доходам составляет более 140%. По окончании кризисного периода конца 60-х - начала 70-х этот показатель был чуть больше 60%…
Второй ориентир — прямой государственный долг и денежная масса. Уже сегодня оба эти показателя вышли далеко за границы управляемости, практически достигнув отметки в 150% ВВП — 82% M3 и 65% госдолг. А к концу бюджетного кризиса, как мы выяснили выше, эта цифра достигнет примерно 200% ВВП — 100% M3 и 100% госдолг. С моей точки зрения, наиболее разумным будет снижение совокупного объема госдолга и денежной массы к уровню конца Великой Депрессии 1937-38, т.е. ниже 50% ВВП. Таким образом, возврат к начальным условиям векового роста 20-го века потребует снижения цены доллара, по меньшей мере, в 4 раза, а с учетом спада экономики — раз в пять.
Третий ориентир — пенсионная и медицинская система (Social Security & Medicare). На текущий момент обязательства государства по программам пенсионного и медицинского страхования составляют около $39 триллионов. На сенатском бюджетном комитете в начале 2007 Бен Бернанке озвучил прогноз, что расходы по системе социального обеспечения вырастут к 2030 с нынешних 8.5% ВВП до 15% ВВП, т.е. почти вдвое. (Сходные оценки предлагают собственные эксперты фондов. Они ожидают, что к 2020 на покрытие дефицита социальной системы должно будет выделяться 26.6% доходов федерального бюджета, а к 2030 — 49.7%.) Естественно, что в своих оценках он никак не учитывал наступающий кризис, который, в зависимости от его силы, уменьшит реальный фонд оплаты труда и поступления в социальные фонды на 20-40%. Опираясь на эти оценки, а также вспомнив, что дефицит социальных фондов даже сегодня составляет более 7%, нетрудно посчитать, что в уже 20-25 летней перспективе дефицит Social Security, Medicare и Medicaid фондов составит 50-65% от их собственных доходов. Следовательно, чтобы решить проблему финансирования социальных программ и сделать их бездефицитными хотя бы на ближайшие 50-60 лет, их реальные обязательства должны быть снижены минимум в 3-3.5 раза.
Четвертый ориентир — бюджет. За вычетом расходов и доходов Social Security и Medicare, дефицит бюджета составляет сегодня более 20%. Грядущий кризис к 2015 сократит базу федеральных налогов минимум на 15-20%, а при настоящем суперкризисе — на все 35-40%. При сохранении сегодняшней структуры расходов, дефицит бюджета вырастет до 45-55%. А с учетом изменения государственных расходов, которые предполагаются во время бюджетного кризиса, дефицит составит от 60% до 70%. Следовательно, для приведения дефицита бюджета к нормальному состоянию в 2-3%, потребуется снижение стоимости доллара в 2.5-3.5 раза». (www.avanturist).
Конечно, источник, из которого я почерпнул эти данные, не из самых солидных. Но для задачи, которую я решаю, он вполне пригоден. Если бы я составлял антикризисный план для Америки и вычислял, сколько миллиардов она должна вбросить туда, а сколько — сюда и т. п., то я должен был бы и не поленился бы проверить все эти данные по первоисточникам. Но я анализирую причины нынешнего кризиса и мне важна картина состояния американской экономики и финансов в общих чертах и абсолютная точность для этого не требуется. А картина, которую рисует Avanturist, не вступает в заметное противоречие с данными, которые мелькали и мелькают в СМИ, что свидетельствует о достоверности этой картины, по крайней мере, на качественном уровне. Так что примем эту картину за исходную для нашего анализа.
Возникает вопрос, как могла такая картина сложится? Как власти Соединенных Штатов могли допустить до такого состояния? Неужели они не понимали, что движутся навстречу кризису? Ведь не полные же идиоты правят самой могущественной страной мира? Для того чтобы ответить на этот вопрос, зацитирую из другого, на сей раз гораздо более респектабельного источника, а именно из статьи известного американского экономиста Френсиса Фукуямы (впрочем, что такое сегодня респектабельный источник, это отдельный вопрос, к которому я отчасти еще вернусь):
«В международных отношениях рейгановская революция породила «Вашингтонский консенсус», на основе которого Вашингтон и институты, находящиеся под его влиянием, —например, МВФ и Всемирный банк — побуждали
развивающиеся страны открывать доступ к их экономике».
«Тут есть еще более важный момент: из-за глобализации изъяны в этой логике несколько десятилетий оставались незамеченными. Иностранцы, казалось, никогда не утратят желания владеть американскими долларами, что позволяло правительству США накапливать дефицит одновременно с экономическим ростом. Ни одной развивающейся стране такое не сошло бы с рук. Вот почему вице-президент Дик Чейни, по слухам, с самого начала сказал президенту Бушу, что «дефицит ничего не значит» — этому, мол, учат 1980-е годы».
«После 1997 года Китай и ряд других стран стали скупать американские доллары в рамках целенаправленной стратегии по ослаблению собственных валют, дабы обеспечить бесперебойную работу своих заводов и уберечься от финансовых потрясений. «Америку после 11 сентября» это отлично устраивало: это значило, что мы можем одновременно сократить налоги, финансировать безумный бум розничного потребления, оплачивать две дорогостоящие войны — и все это при фискальном дефиците. Колоссальный и неуклонно растущий торговый дефицит, возникший в результате — к 2007 году он составлял 700 млрд. долларов в год — очевидно, было невозможно выдержать; рано или поздно иностранцы пришли бы к выводу, что Америка – не самое надежное место для размещения их средств. Падение американского доллара указывает, что час пробил. Очевидно, Чейни не прав — дефицит кое-что значит». (kontinent/article_rus_48f922df4597b.html)
Что здесь значит дефицит торгового баланса с одновременным ростом экономики? Что значит, что китайцы приняли выгодную им стратегию удешевления их валюты в отношении доллара (т. е. попросту скупали дешевеющий американский доллар, не давая ему упасть), но эта стратегия была выгодна и американцам (точнее им в первую очередь, но до поры до времени), позволяя им, несмотря на дефицит и долг, быстро наращивать экономику? Все это — ни что иное, как непрямая форма кредита, который американцы брали у китайцев, а также у японцев и т. д. Как и прямой кредит, это до поры до времени, точнее, до определенной меры, выгодно обеим сторонам. Но только до определенной меры. Потому что, как и прямой кредит, это заимствование несет и риск, тем больший, чем больше объем долга. А объем этот по любым критериям в разы превзошел показатели Великого кризиса 1932-37-го годов. И это, не считая того, что для взбадривания загнанной лошади экономики Буш требовал от своего нацбанка понижать процентные ставки на кредиты, выдаваемые коммерческим банкам. А те в свою очередь понижали ставки по ипотечным кредитам, пока не лопнул тот самый банк. Т. е. американское правительство вместо того, чтобы охладить пыл в конкурентной борьбе между собой потерявших чувство меры в одалживании своих банков и потребителей, само толкало их к еще большему риску. И одновременно само одалживало вне всякой меры за рубежом. И действовало при этом, как азартный участник свободного рынка в конкурентной борьбе. Только в отличие от банков и предпринимателей, оно участвовало в конкурентной борьбе между странами.
Таким образом, мы видим, что то, что произошло в случае нынешнего мирового кризиса, не противоречит предложенной модели. Но с другой стороны, из статьи Фукуямы, в том числе из уже приведенных цитат, вытекает необходимость доразвития модели. Потому что хоть модель не противоречит фактам, она пока не все объясняет в произошедшем. Остается все же неясным, как, даже будучи азартным игроком в мировой конкурентной борьбе между странами, американское правительство дошло до таких совершенно немыслимых степеней риска. Чувствуется наличие еще одного фактора, кроме азарта конкурентной борьбы. И он есть. О чем свидетельствуют такие слова из уже приведенных цитат из Фукуямы:
«…вице-президент Дик Чейни, по слухам, с самого начала сказал президенту Бушу, что «дефицит ничего не значит» — этому, мол, учат 1980-е годы».
и
«Очевидно, Чейни не прав — дефицит кое-что значит»?
Они свидетельствуют о том, что заявления американских и вообще западных экономистов и политиков после кризиса 1932 – 1937-го годов, что они все поняли и кризисов больше не будет, т.к. они теперь умеют их предотвращать, это — явное преувеличение. Что-то они, безусловно, поняли, но далеко не все и ряд важных вещей не понимают и сейчас. Поэтому описываемая ситуация, это не ситуация, в которой люди осознанно идут на большие риски из-за азарта и под давлением обстоятельств. Это ситуация, в которой люди, азартно рискуя, еще и не понимают, какие именно риски они берут на себя (и, к сожалению, не только на себя, но и на свою страну и на все человечество). То, что дело обстоит именно так, можно подтвердить еще многими цитатами из Фукуямы. Например, такими:
«Идеи — это одна из главных статей нашего экспорта, а с начала 1980-х годов, когда на президентских выборах победил Рональд Рейган, на мировом уровне доминировали две идеи, американские по своей сути. Первая — это определенная концепция капитализма, гласившая, что двигателем экономического роста являются невысокие налоги, мягкие регулятивные механизмы и ограниченная по сравнению с прежними временами роль правительства. Рейганизм обратил вспять тенденцию к все большему наращиванию мощи правительства, которая существовала последние 100 лет. Отказ от регулирования стал девизом современности не только в США, но и по всему миру…...
Большие идеи рождаются в контексте определенной исторической эпохи. Им редко удается пережить кардинальные перемены в обстановке. Вот почему в политической жизни доминирование левых и господство правых обычно сменяют друг друга циклически, на памяти одного поколения.
Для своего времени рейганизм (или тэтчеризм — его британская разновидность) подходил отлично. Со времен «Нового курса» Франклина Рузвельта в 1930-е годы государственные аппараты по всему миру неуклонно разрастались и разрастались. К 1970-м годам крупные «государства благосостояния» и экономические системы, скованные бюрократическими ограничениями, доказали свою огромную дисфункциональность…
Благодаря революции, которую осуществили Рейган и Тэтчер, стало проще нанимать и увольнять работников, что причинило людям огромные страдания в условиях сокращения или полного упразднения производства в традиционных отраслях. Но одновременно это подготовило почву для почти тридцати лет экономического роста и возникновения новых секторов типа информационных технологий и генной инженерии.
…Как и все движения, преобразующие общество, рейгановская революция сбилась с дороги, так как для многих сторонников она сделалась непогрешимой идеологией, а не прагматичным ответом на крайности государства благосостояния. Две идеи получили сакральный статус: «налоговые льготы себя окупят» и «финансовые рынки могут саморегулироваться».
До 1980-х годов консерваторы практиковали консервативный подход к фискальной системе: то есть не желали тратить больше, чем получали в бюджет в качестве налогов. Но рейганомика привнесла идею, что практически любая налоговая льгота будет столь хорошим стимулом для роста, что в итоге доходы государства за счет налоговых отчислений только повысятся (это так называемая кривая Лаффера). На деле верен традиционный взгляд: если ты сокращаешь налоги, не сокращая расходов, то получишь опасный дефицит бюджета…
Второй священный принцип эпохи Рейгана — отказ от регулирования финансового сектора… но отказ от регулирования породил лавину новаторских невиданных продуктов типа коллатеризированных долговых обязательств, которые лежат в основе нынешнего кризиса».
Как видим, тут Фукуяма прямым текстом признает, что в основе нынешнего кризиса лежит не какая-то мистическая, от нас никак не зависящая цикличность, а вполне конкретные ошибки в экономической политике американского правительства и находящихся под его влиянием Международного Валютного Фонда и Всемирного Банка. Но, признавая это, Фукуяма умудряется и некую цикличность, якобы объективно неизбежную, сохранять. Вот, мол, меняются в Америке правительства, республиканские и демократические, и каждое гнет свою экономическую политику. Каждая из этих двух политик верна и хороша при определенных обстоятельствах, но ее продолжают применять и когда обстоятельства изменились, аж до тех пор, пока не загонят экономику в тупик или кризис. И только после этого меняют на другую. Получается вроде, что, хотя в основе кризисов лежат ошибки, но совершение этих ошибок циклично неизбежно. Вот «100 лет», со времен Рузвельта и до Рейгана (хотя на самом деле со времен Рузвельта и до Рейгана прошло отнюдь не 100, а примерно 40 лет) господствовала и нарастала политика государственного регулирования экономики, пока не довела эту экономику до полной «дисфункциональности». Тогда ударились в другую крайность, полностью освободили экономику от регулирования, включая финансовый сектор, и снизили налоги, не ограничивая при этом расходов. Не просто не ограничивая, а раздули их до небес, за счет заимствований где угодно, в какой угодно форме (включая, ничем не обеспеченное печатание денег, что есть тоже форма заимствования). И вот вам «объективная» цикличность с «обязательными» ошибками.
Тут невольно хочется воскликнуть: пардон, блин, пардон! Такая цикличность была бы объективной, если бы она была в дикой природе или среди нецивилизованных дикарей, методом проб и ошибок познающих полезность и одновременно опасность, скажем, огня. Но как можно считать такие вещи объективными в современном, обремененном наукой обществе? Неужели нет экономических теорий, которые бы указывали, в каких обстоятельствах какую экономическую политику применять, и до каких пор? Более того, неужели экономической науке известны только два не варьируемых вида экономической политики: одна — жесткое регулирование всего и вся государством, другая — полный отказ от регулирования с минимальными налогами и т. д.? Неужели нельзя это регулировать, а это не регулировать или регулировать это в такой степени, а это в такой, с точными цифрами, указанными этой самой наукой? Кто тут больше виноват (в том, что сначала зарегулировали сверх меры, потом сверх меры отключили регулирование): ученые экономисты или политики?
Недавно выступал по радио директор украинского института теоретической физики и на вопрос не то ведущего, не то кого-то из радиослушателей сказал, что наука никогда не претендовала, что она знает все. Большинство слушателей, я думаю, с ним охотно согласилось,… имея в виду физику. Согласилось, имея в виду такую, примерно, картинку: Физика лезет в космос и в микромир. И там и там бесконечность. До сих пор мы уже долезли нашими приборами, а дальше пока не проникли. Понятно поэтому, что дальше мы пока не знаем. Но, следуя этой же логике, большинство не понимает, как может наука экономика чего-то не разуметь в своей сфере. Ну, в мире есть много предприятий и банков, но не бесконечно же много. А уж видов собственности, производственных отношений, финансовых инструментов и т.п. хоть тоже подразвелось, но если не несколькими сотнями, то уж несколькими тысячами их перечень можно исчерпать. Главное же, что любой финансовый инструмент, он же не возник в момент Большого Взрыва, куда нам вплотную не подобраться. Он создан нами самими и совсем недавно (в сравнении с продолжительностью жизни вселенной). Так неужели те, кто создавал какие-нибудь коллатеризированные акции и кто разрешал их, не понимали, что будет, если такой инструмент запустить на финансовый рынок? Нет, это, конечно, злой умысел банкиров и американского правительства (от которого, кстати, оно само пострадало, уступив власть на очередных выборах).
Этой неспособности экономической науки все знать и понимать в своей области не понимают не только простые граждане, но и журналисты, политологи и политики. Отсюда этот постоянный рефрен о профессионалах. «В БЮТ не профессионалы, а у нас профессионалы». «Нужно, вообще, составить правительство не из политиков, а из профессионалов». Спрашивается, а кто профессионал? Каждый не только политик, но и политолог, журналист считает себя профессионалом и выдает рекомендации, как нужно поступить, чтобы выйти из кризиса. При этом ни один не ссылается ни на какую экономическую теорию из существующих и не предлагает свою, и практически не аргументирует своих рекомендаций. Все очень просто: нужно взять голову Ивана Ивановича, приставить к ней уши Ивана Петровича и нос Ивана Сидоровича и получится прекрасное лицо. В таком, примерно, духе выдаются рекомендации по вопросу, от которого зависит судьба огромного количества людей и всего государства. А то еще устраивают ток шоу на радио или телевидении и каждый, кому не лень и кому удалось дозвониться, предлагает чего-нибудь в духе: «Нет, ребята, а вот я считаю, что к этой голове надо приделать свиное рыло, тогда будет окей». И поговорив с пол часа или час таким образом, считают, что приблизили страну к пониманию того, что нужно сделать, чтобы выйти из кризиса.
А по последним еще не проверенным газетным слухам Юля Тимошенко обратилась за советом (за кругленькую сумму в миллионы долларов) к команде Сороса. Вот, мол, у нас в стране профессионалов нет, но «там у них» не может же не быть. Но разве не «там у них» МВФ во время финансового кризиса конца 90-х дал Аргентине и еще некоторым странам неправильные рекомендации, в результате чего те пострадали от кризиса гораздо больше, чем могли бы пострадать? А Сорос, конечно, неглупый человек и в своих книгах и статьях по глобализации пишет много правильных вещей. Но это еще не значит, что он обладает законченной экономической теорией, пригодной на все случаи жизни. (И это не касаясь вопроса, совпадает ли интерес Сороса с интересом Украины и человечества. Во время кризиса 90-х он ведь неплохо нажился).
И не только он (не обладает теорией). Возьмем Фукуяму, которого я цитировал выше. Разве это — научный стиль (то, что я зацитировал)? Это стиль обыкновенного здравомыслящего человека с неплохой логикой. Вот, есть две идеи: одна регулировать, другая не регулировать, каждая хороша в свое время, а их применяли не в свое. И все. Это наука?
Но мы знаем, понаслышке хотя бы, что есть кейсианская теория, фридмановская и другие и что они где-то там применялись с пользой. То есть дэ факто получается, что экономическая наука существует и польза от нее есть, но, как и физика, знает она не все. А на практике дело выглядит даже так, что она в своей области знает намного меньше, чем физика — в своей. Объясняется это тем, что экономика не только сотворена человеком, но человек является еще и действующим фактором в экономике. Одного этого достаточно, чтобы экономика принципиально не могла знать все в своей области.
Но тогда что, скажет читатель, признать, что в кризисах, цикличны они или нет, никто не виноват и нужно сносить их, как сносим мы смену времен года или стихийные бедствия? Это не совсем так.
Из выше рассмотренного ясно, что главная слабость нынешней экономической науки – в ее неумении установить четкие границы применимости конкретных экономических теорий или моделей. Можно ли устранить этот ее недостаток?
Недостаток этот не является недостатком только экономической науки. Он присущ всей современной науке, включая физику. Когда-то, когда рациональная наука только становилась на ноги, и даже позже во времена Ньютона и Лагранжа, когда она уже хорошо стала на обе ноги, вопрос о границах применимости теории вообще не возникал. Главная и почти единственная тогдашняя наука физика, состоящая на тот момент в основном из механики Ньютона, стремительно расширяла область своего ведения, не наталкиваясь ни на какие границы своей применимости. Отсюда рождалась абсолютизация научного познания, как в марксовом смысле, т. е. что новое знание ничего не изменяет в ранее добытом, а только добавляется к нему, так и в смысле отсутствия границ применимости научных теорий. Поэтому столь неожиданным для тогдашних физиков оказался опыт Майкельсона показавший, что у механики Ньютона есть границы применимости. Но даже до сих пор это до конца не осмыслено и не переварено физиками и вопрос о границах применимости возникает в физике только тогда, когда очередная физическая теория неожиданно (всегда неожиданно) налетает в каком-нибудь эксперименте на границы ее применимости (т. е. попросту этот эксперимент опровергает какой-либо вывод из теории). Тогда могут вспомнить про границы и начать создание новой теории, которая работала бы в расширенных границах и в частности не противоречила последнему эксперименту. В ряде статей (например, «Проекция космонавтики на атомную энергетику») я показал, что такая ситуация чревата для человечества опасностью самоуничтожения в эксперименте типа андронного колайдера (поскольку именно в таких экспериментах и случаются выходы теории за пределы неизвестных до этого границ их применимости). Как видим, непонимание вопроса о границах применимости научной теории более чем серьезно в случае физики. В случае экономики такое непонимание не грозит человечеству самоуничтожением, а только лишь экономическими кризисами. Мелочь, конечно, в сравнении с самоуничтожением, но тоже неприятно. Тем более что глобальный экономический кризис обостряет в целом ситуацию в мире, а это может привести к войне, в том числе и между атомными державами. А это уже делает опасность отсюда соизмеримой с опасностью оттуда.
Но мало того, физические теории наталкиваются на границы своей применимости, если не раз в столетия, как это было во времена Ньютона, то раз в десятилетия, как сейчас. А вот частота, с которой экономические теории наталкиваются на границы их применимости, несравненно выше. Это видно хотя бы из частоты, с которой происходят эти кризисы, особенно, если мы будем учитывать не только мировые кризисы, но и кризисы в отдельных странах. Это следует также из самого характера предмета экономической науки. В физике мы наталкиваемся на границу применимости теории только в процессе расширения области ее применения. Но в области, где мы уже успешно применяли нашу теорию, нет опасности, что при очередном ее применении мы нарвемся на неприятность. Мы и поныне с уверенностью применяем ньютоновскую механику при скоростях далеких от скорости света. А в экономике такая опасность всегда есть. Потому что постоянно изменяется сам предмет ее — экономическая действительность. Вот вчера мы с успехом применили кейсианскую модель в данной стране, а сегодня ее применение там же приведет к ошибке. Потому что за это время изменилась экономическая действительность в стране и в мире: произошла глобализация экономики, появились новые финансовые инструменты, франчайзинг, фьючерсы, еще Бог весть что. По Фукуяме изменились обстоятельства, а по мне — границы применимости теории. Обстоятельства и границы в данном случае — одно и то же. ( И в случае, когда скорости приближаются к скорости света, меняются в одной терминологии обстоятельства, а в другой – границы). Так что Фукуяма прав, называя причину кризиса, но он прав задним числом. А наука — это та, «которая на основании предшествующих опытов предсказывает нам результаты будущих». Объяснить уже случившийся кризис Фукуяма может. А вот сказать: «Ребята, до сих, а то дальше мы нарвемся на кризис», и не просто произнести, но и однозначно доказать это (просто так это произносят прорицатели вроде астрологов, но если мы начнем рулить экономикой ориентируясь на предсказания астрологов, то далеко зарулим), он не может. Не может, потому что ни экономическая наука, ни физика, никакая другая наука, не выработала метода установления границ применимости своих теорий. Такой метод разработал я.
На основе моей теории познания я разработал единый метод обоснования научных теорий. Метод этот позволяет, прежде всего, отделить науку от не науки, лженауки и т. п. Он решает важную философскую проблему епистемологического статуса науки, опровергает господствующие до последнего времени философские теории, релятивизирующие науку, дает общий язык представителям различных дисциплин и т. д. И, наконец, он позволяет для теорий, обоснованных по этому методу, установить наперед минимальные границы их применимости. Из всего этого ясно, какое значение имеет этот метод не только для экономики, но для физики, для науки в целом, наконец, без преувеличения, для выживания человечества.
Я разработал этот метод и начал выступать с ним в 1994-м году. Только в 2000 г. я опубликовал первую статью по нему, а затем еще две (Философские исследования, №3, 2000; №1, 2001; №2, 2002). После этого я опубликовал еще ряд статей в интернете, развивающих метод и иллюстрирующих его применение в различных областях. Еще до опубликования первой статьи и после этого я делал сообщения по методу на различных философских конференциях и семинарах в Киеве и Москве. Имею ряд положительных отзывов от маститых философов (например, от руководителя сектора философии естественных наук московского Института Философии проф. Е. Мамчур).
Но с самого начала я натолкнулся на бешеное сопротивление признанию метода со стороны философского истеблишмента. До сих пор, несмотря на неоднократные мои предложения, я не смог сделать сообщения по методу в киевском Институте Философии, где на пути этого мертво стал нынешний директор Института Попович. Цикл моих статей по методу должен был выйти в журнале «Вопросы философии» еще в 1995, но этому воспрепятствовал директор московского Института Философии Степин.
Так вот, первые виноватые в кризисах — это препятствующие признанию единого метода обоснования. Что касается банкиров, правительств, американского, прежде всего, то их вина в нынешнем кризисе, в связи с описанным состоянием экономической науки, уменьшается. Но не до конца. Ни в коем случае нельзя снять с них ответственность за то, что они рисковали мировым кризисом так, как если бы они рисковали только персональным карманом.
Таким образом, первое, что надо сделать, чтобы не повторялись кризисы в будущем, это использовать единый метод обоснования в экономике. Ибо даже если национальные правительства и международные финансовые организации будут идеальны по своим намерениям и лишены азарта экономической борьбы, но, не имея правильной теории, не смогут правильно читать экономическую ситуацию и прогнозировать процесс развития ее, то кризисов все равно не избежать. Кроме того, нужно усилить роль международных финансовых институтов в регулировании мировой экономики. В частности, необходимо международное законодательство, которое точно так же обуздало бы современную международную олигархию, как в свое время национальные антимонопольные законы обуздывали национальную. Как я показал в статьях «Современная олигархия» и «Мировой финансовый кризис и олигархия», сегодня в глобализованном мире эти национальные антимонопольные законы уже не эффективны, ибо олигархи выводят свои капиталы в оффшоры и используют ряд других, ранее не существовавших схем уклонения от налогов и обхождения антимонопольных законов. (И это также один из факторов, поспособствовавших нынешнему кризису). Необходимы международные законы, которые доставали бы олигархов в оффшорах и ряд других законов в этом направлении. Но, прежде всего, как я сказал, необходимо признание и использование в экономике единого метода обоснования.
Александр ВОИН