Реферат: Энциклопедия для детей. Всемирная история 1996г. 9 - Refy.ru - Сайт рефератов, докладов, сочинений, дипломных и курсовых работ

Энциклопедия для детей. Всемирная история 1996г. 9

Рефераты по астрономии » Энциклопедия для детей. Всемирная история 1996г. 9

ФИЛИПП IV КРАСИВЫЙ

Филипп IV (1268—1314 гг.) — король Фран­ции с 1285 г. Продолжая дело своих предков, особенно деда, короля Людовика IX Святого, но в новых условиях и иными средствами, он стремился укрепить королевскую власть путём ос­лабления политического могущества крупных фео­далов и ликвидации власти Пап над Францией. Этими новыми условиями явились рост городов, усиление третьего сословия, т. е. формально всего непривилегированного населения страны, а фак­тически — городской верхушки; развитие нацио­нального самосознания французов. Новыми же средствами достижения целей централизации мо­нархии Филипп IV сделал подчинённый только ему аппарат управления, из людей незнатных и всем ему обязанных, и юридическое укрепление коро­левской власти на основе римского права в про­тивовес праву церковному и обычному, которые так или иначе ограничивали всевластие короны библей­скими заповедями или традицией. Именно при Филиппе высшие органы власти — Парижский парламент, Верховный суд и Счётная палата (каз­начейство) — из более или менее регулярных соб­раний высшей знати постепенно превратились в постоянно действующие учреждения, в которых служили в основном легисты — знатоки римского права, выходцы из среды мелких рыцарей или богатых горожан.

Стоя на страже интересов своей страны, король старался расширить её. Так, в 1295—1299 гг. он вёл борьбу с королём Англии Эдуардом I за герцог­ство Аквитанское (Гийень) на юго-западе Франции, которым английские короли владели как вассалы королей французских. Придравшись к формаль­ным нарушениям неопределённых феодальных прав, Филипп вызвал Эдуарда I в суд, зная, что тот, занятый войной с Шотландией, явиться не сможет, а это считалось серьёзным нарушением законов. Эдуард, опасаясь столкновения с Францией, пред­ложил Филиппу IV герцогство Аквитанское в залог на 40 дней как гарантию явки. Однако, заняв Гийень, Филипп отказался её возвращать. В 1299 г. ему всё же пришлось это сделать, т. к. с севера Франции угрожало графство Фландрия, также подвассальное французской короне, но союзное Англии.

Война между Францией и Фландрией началась ещё в 1297 г., когда Филипп разбил графа Фландрского в битве при Фюрне. В 1299 г. французский король занял почти всю Фландрию, опираясь на горожан, недовольных своим графом, а в 1301 г. пленил его самого. Но вскоре фламандцы, разочаро­ванные французским управлением, восстали про­тив Филиппа. 18 мая 1302 г. вошло в историю под названием «Брюггской заутрени» — в этот день произошло восстание жителей города Брюгге, сопровождавшееся истреблением французского гар­низона и находившихся в Брюгге французов. В от­вет на это Филипп двинул на Фландрию своё вой­ско. 11 июля 1302 г. в битве при Куртрэ впервые в истории пешее ополчение фламандских городов разбило наголову конное рыцарское войско. Сня­тые с убитых рыцарей шпоры были свалены на го­родской площади Куртрэ; это сражение получило название «битва золотых шпор». 18 августа 1304 г. в битве при местечке Мон-ан-Певель французская армия взяла реванш за поражение при Куртрэ. На следующий год фламандцы официально покори­лись французскому королю.

Во время войны с Англией и Фландрией обост­рился конфликт между Францией и папством. Про­тиворечия между ними обозначились ещё при Лю­довике Святом, который решительно отвергал лю­бое вмешательство Рима в дела Французского го­сударства и французской церкви. Однако глубокое благочестие Людовика не дало этим противоречиям превратиться в острый конфликт. Отношения меж­ду Филиппом и Папой Бонифацием VIII вначале были дружелюбными. Но в 1296 г. Папа издал бул­лу, категорически запрещавшую духовенству пла­тить налоги светским властям, а тем — требовать таковые без специального разрешения римской ку­рии. Это постановление было только одним из числа подобных, принимавшихся Папами на протяжении XI—XIII вв. и направленных на освобождение церкви из-под государственной власти и придание ей особого наднационального и надгосударственного статуса. Филипп, во-первых, нуждавшийся в деньгах для ведения войны с Англией и Фландрией и, во-вторых, считавший, что все сословия, в том числе духовенство, должны помогать своей стране, запретил в 1297 г. вывоз из страны золота и сереб­ра, чем лишил Папу всех церковных сборов и по­датей, поступавших из Франции. Бонифаций по­шёл на попятный, отменил буллу и даже в знак особого расположения к Франции канонизировал Людовика Святого. Однако мир продлился недолго. Король требовал, чтобы все подданные королевства подлежали единому королевскому суду, Папа же настаивал на особой юрисдикции церкви.

Филипп в борьбе с такой могущественной силой, как папство, решил опереться на нацию и созвал в апреле 1302 г. первые во французской истории Ге­неральные штаты — законосовещательное собрание представителей трёх сословий страны: духовенства, дворянства и третьего сословия. На этом собрании

272

"Филипп IV и Эдуард I Английский".

Миниатюра из "Больших французских хроник". 1286 г.


первый в истории Франции канцлер и хранитель печати из мирян Пьер де Флотт огласил составленный в резких тонах ответ Папе. Дворяне и горожане выразили полную поддержку королю. Духовенство вело себя осторожнее: оно лишь направило Бонифацию про­шение разрешить французским клирикам не участ­вовать в Соборе, созванном Папой для осуждения Филиппа. Бонифаций не согласился, но француз­ское духовенство всё же не было представлено на открывшемся осенью 1302 г. Соборе. Там Папа ог­ласил буллу «Единую Святую» (папские буллы име­новались по первым словам), в которой объявил, что полное подчинение Папе во всех делах, как ду­ховных, так и светских, является условием спасе­ния души. В 1303 г. Бонифаций VIII отлучил Фи­липпа от церкви и освободил его подданных от при­сяги. В ответ король созвал собрание высшего дво­рянства и духовенства, на котором новый канцлер и хранитель печати французского королевства Гийом Ногаре де Сен-Феликс обвинил Бонифация в ере­си и всевозможных злодействах. Филипп с согласия указанного собрания направил в Италию неболь­шой военный отряд во главе с Ногаре и врагом Папы Чьярой Колонна. Папа, узнав об этом, бежал из Ри­ма в г. Аланью (ныне — Ананьи). 7 сентября 1303 г. Ногаре и Колонна вступили в Аланью под француз­ским королевским знаменем и при поддержке жи­телей города арестовали Папу. Бонифаций проявил немалое мужество, отказываясь отречься от сана, несмотря на все угрозы. Некоторые хронисты ут­верждали, что Чьяра Колонна ударил Папу по лицу рукой, одетой в железную латную перчатку. Через несколько дней настроение горожан переменилось, они изгнали отряд Ногаре и освободили Папу. Одна­ко Бонифаций от перенесённых потрясений сошёл с ума и умер, по некоторым версиям, от голода, т. к. отказывался принимать пищу, боясь отравления. 10 месяцев спустя умер и его преемник Бене­дикт XI. В этой смерти молва обвиняла Филиппа, якобы повелевшего отравить нового Папу.

В 1305 г., после нескольких месяцев борьбы, на папский трон был возведён француз Бертран де Го, принявший имя Климента V. Этот Папа был во всём послушен Филиппу. Он полностью оправдал его по­зицию в конфликте с Бонифацием, снял с короля отлучение, но отказался исполнить требование Фи­липпа осудить покойного за ересь и противоестест­венные пороки и посмертно казнить — вырыть труп и сжечь. По требованию Филиппа в 1308 г. Кли­мент V перенёс папский престол из Рима в Ави­ньон, находившийся тогда на территории, не под­властной французскому королю непосредственно, но бывшей в сфере его влияния. Так началось «Ави­ньонское пленение Пап» (см. ст. «Папство»), когда римские первосвященники превратились во фран­цузских придворных епископов. Власть француз­ской короны над католической церковью стала поч­ти абсолютной, что проявилось, в частности, в су­дебном процессе над орденом тамплиеров (см. ст. «Рыцарские ордена»). Их обвинили в ереси, про­тивоестественных пороках, стяжательстве и союзе

с мусульманами, причём показания добывались с помощью жестоких пыток, а свидетельства, полу­ченные одним и тем же следователем от разных и не знакомых друг с другом лиц, совпадали иногда дословно.

В 1308 г. Филипп снова созвал Генеральные шта­ты, которые одобрили действия короля против хра­мовников. По Франции прокатилась волна процес­сов; Папа Климент V робко пытался протестовать, но в конце концов утвердил все обвинения против тамплиеров, признал законными их казни и в 1311 г. упразднил орден.

Расправившись с тамплиерами, Филипп вновь обратил свой взор в сторону Фландрии, где опять активизировались антифранцузские силы. Король решился на новый поход и из-за нехватки средств в третий раз созвал 1 августа 1314 г. Генеральные штаты, на этот раз для одобрения чрезвычайного налога, который дал бы средства для ведения войны с Фландрией. Именно с этого времени Генеральные штаты начинают влиять на финансовые дела стра­ны. Однако поход не состоялся — 20 ноября 1314 г. Филипп умер, скорее всего от инсульта. Но, по­скольку незадолго до короля скончались Папа Кли­мент V и канцлер Ногаре, осудившие тамплиеров на мученическую смерть, молва объяснила смерть Филиппа их проклятием либо отравлением, совер­шённым тамплиерами, мстившими за своих собра­тьев.

Короля Филиппа Красивого современники не любили, а насилие над Папой вызвало возмущение во всём христианском мире. Близкие к королю лю­ди боялись холодной, рассудочной жестокости это­го необыкновенно красивого и удивительно бес­страстного человека. Крупные феодалы не могли простить королю усиления центральной админист­рации, ограничения их прав, в том числе и права чеканить собственную монету, предпочтения, ока­зываемого королём безродным чиновникам. Подат­ное сословие возмущалось финансовой политикой короля. В стремлении наполнить казну Филипп продавал и сдавал в аренду различные должности, производил насильственные займы у городов, уменьшал количество золота в монете при сохра­нении её номинала, что приводило к инфляции и росту дороговизны; а чеканка монеты стала исклю­чительной привилегией государя. На политику ко­роля население отвечало восстаниями.

Семейная жизнь Филиппа Красивого была сча­стливой. В 1284 г. он вступил в брак с Жанной Наваррской (1270—1305), которая принесла мужу в приданое королевство Наварру и графство Шам­пань. У них было четверо детей: Людовик, король Наваррский (1289—1316), он же Людовик X Свар­ливый, король Франции с 1314 г.; Филипп, граф Пуатье (1291—1322), он же Филипп V Длинный, король Франции с 1316 г.; Изабелла (1292—1358), выданная в 1308 г. замуж за Эдуарда II (1281— 1327), короля Англии с 1307 г.; Карл, граф де ла Марш (1294—1328), он же Карл IV, король Фран­ции с 1322 г. После смерти Жанны Филипп не всту­пил в новый брак, несмотря на выгоднейшие пред-

274


ложения. Молва утверждала, что он так любил ко­ролеву, что после её смерти вообще не знал жен­щин.

Супружеская жизнь детей Филиппа и Жанны была не столь счастливой. Изабелла, ненавидевшая мужа, уделявшего жене гораздо меньше внимания, нежели своим фаворитам, приняла участие в мя­теже, вспыхнувшем в 1327 г. и стоившем Эдуар­ду II короны и жизни. Незадолго до смерти Филип­па, в 1314 г., разразился скандал, в котором были замешаны жёны его сыновей. Две из них были ули­чены в супружеской измене, а третья — в пособни­честве им. Первые были осуждены на пожизненное заточение, последняя — на покаяние в монастыре. Оглашение приговора принцессам-прелюбодейкам и казнь их любовников были произведены публич­но. Современники и потомки задавались вопросом:

почему король не пытался скрыть по­зора своей семьи? Ответа нет и поныне, ибо мысли и чувства Филиппа Краси­вого, этого предельно замкнутого и всегда невоз­мутимого человека, не были известны даже бли­жайшим его соратникам. Возможно, будучи пре­данным мужем, он ненавидел супружескую невер­ность; возможно, обладая чрезвычайно развитым чувством монаршьего достоинства, он полагал, что принцессы не имеют права на человеческие слабос­ти; возможно, считая королевскую власть ответст­венной за незыблемость законности в стране, он не­укоснительно требовал соблюдения законов (а пре­любодеяние считалось преступлением в средние ве­ка) от всех без исключения, невзирая на положе­ние. Во всяком случае, весьма вероятно, что это событие ускорило кончину Филиппа.

ДВОРЯНИН

Русское слово «дворянин» не совсем точно пе­редаёт смысл английских, французских, итальянских обозначений благородного чело­века, аристократа. В России «дворянином» счи­тался тот, кто держал «двор», усадьбу, имел земель­ные владения и крепостных. В Европе же начиная с XVI в. всё это уже не было обязательным — многие дворяне сохранили лишь воспоминания о замках и землях предков, давно жили в городах и свои доходы получали не от крестьянских оброков, а от службы королю. Главным же своим отличием от простых людей европейские дворяне считали особые человеческие качества — великодушие, от­вагу, верность данному слову, изящество речей и поступков, преданность королю. В Англии, напри­мер, дворяне так и называли себя — «джентльме­ны», что означало «приятные, культурные люди». Похоже именовали себя и дворяне Италии, Фран­ции. В большом ходу были и другие обозначения дворян: «кавалер», «шевалье». Все эти слова пере­водятся на русский язык как «рыцарь». Они сви­детельствовали о стремлении дворян подражать предкам, напоминали о происхождении большей их части от средневекового рыцарства.

Идеальный дворянин должен был походить и на героя рыцарских романов, и на персонажа антич­ной истории, и на христианского праведника. Не чужды ему были и представления о свободном раз­витии человеческой личности, о свободе мышления как условии этого развития — все эти идеи были высказаны гуманистами XV—XVI вв.

Все стороны личности дворянина должны были находиться в гармонии. Важно было заботиться о своей внешности: завивать волосы, с помощью ма­зей и притираний добиваться особой белизны кожи, умело подбирать костюм. Бедно одетые дворяне вы­зывали насмешку и осуждение; испанцы, к при­меру, за скромный наряд называли нидерландских дворян «гёзами», т. е. «оборванцами».

"Богатый модник и бродяга-оборванец". Гравюра. Конец XVI в.

Одежду расшивали золотыми нитями и драго­ценными камнями, иногда даже пряжки на обуви делали из бриллиантов; бывали костюмы ценой в целые состояния. Однако дворянин должен был об­наруживать и особое изящество в обхождении — пышно разодетые тупицы становились поводом для насмешек и издевательств. Дворянин мог позво­лить себе грубость только в разговорах с просто­народьем, с равным он обязан был беседовать лю­безно, даже если вызывал его на дуэль. Умение кра­сиво говорить ценилось высоко как никогда — поэ-

275


Настольные часы.

Германия XVI в.

Коробочки для пряностей.

ты и рассказчики собирали вокруг себя много бла­годарных слушателей и слушательниц, способных оценить и красоту стиля, и скрытые намёки на из­вестных всем лиц.

Особенную ловкость и умение дворянин прояв­лял, ухаживая за дамой. Выше всего при этом це­нилось сочетание грубости, даже наглости, с кокет­ливостью и жеманством. Настоящий кавалер знал, что его успех зависит от того, насколько ловко он может менять свои «маски» сообразно случаю. Та­кое поведение требовало немалого ума и хорошего знания людей не только от мужчин, но и от жен­щин. Наконец, кавалер должен был уметь петь, иг­рать на музыкальных инструментах, танцевать, плавать, ездить верхом, фехтовать, разбираться во всех видах оружия.

Многие дворяне неплохо знали латынь, изучали и писали научные и философские трактаты (вспом­ним француза Мишеля Монтеня, автора знамени­тых «Опытов»). Знатные дворяне покровительство­вали гуманистам и художникам, спасая их от пре­следований церковных и светских властей. Таких покровителей имели и Франсуа Рабле, и Мигель де Сервантес Сааведра, и Уильям Шекспир, и другие замечательные писатели XVI—XVII вв. Но даже те, кто не особенно прилежно изучал латынь — язык науки в те времена — и мало интересовался ху­дожественной литературой, нередко владели не­сколькими иностранными языками и обладали об­ширными познаниями в практических областях: агрономии, возведении военных сооружений, ар­тиллерии, морском деле. В некоторых странах Ев­ропы, например в Англии, дворяне активно зани­мались сельским хозяйством и торговлей, вводили технические усовершенствования, создавали агро­номические общества.

Дворяне, считавшие себя «лучшими людьми» тогдашней Европы, пытались первенствовать во всём. Они устанавливали моду в музыке и живопи­си, в нарядах и любви, завоёвывали неведомые прежде страны Америки, Африки и Дальнего Вос­тока, содержали на собственные средства академии наук. Дворяне ревниво охраняли свои особые пра­ва, «дворянскую честь», продолжая считать себя равными королям по происхождению и вынашивая планы свержения неугодных им правителей. Но эти претензии дворян на господство в политической и культурной жизни Европы имели всё меньше ос­нований — их материальное положение и полити­ческий авторитет в большинстве европейских стран с каждым десятилетием становились всё более шат­кими.

С 1500 г. дворянство потеряло многие из преж­них источников дохода. Приток огромных масс зо­лота и серебра из Америки привёл к тому, что день­ги в Европе начали стремительно дешеветь; денеж­ные оброки, которые дворяне получали с крестьян, не покрывали потребностей привыкших к роскоши аристократов. Усилившаяся королевская власть пресекала войны между отдельными феодальными

276

Дворяне.


Парадныйдвернойзамок.

Столик для шитья.

Мебель для сидения.

кланами — а ведь в прежние времена эти стычки многим давали возможность прожить за счёт грабе­жа владений противников. Наконец, королевская власть отнимает у феодалов и право сбора пошлин на дорогах и реках; теперь этим занимаются коро­левские чиновники в пользу монарха.

Бедность и непритязательность сельской жизни, а зачастую и полное обнищание заставляют дворян отправляться в большие города (а чаще всего в сто­лицу) на поиски доходного места на королевской службе. Вспомним д'Артаньяна, въехавшего в Па­риж нищим и сделавшего военную карьеру; вспом­ним главного героя книги французского писателя Теофиля Готье «Капитан Фракасс», покинувшего свою развалившуюся усадьбу и попавшего в ком­панию бродячих актёров... Многие, как знамени­тый испанский конкистадор Эрнан Кортес (см. ст. «Конкистадоры»), покидали родину и искали счас­тья в далёких заморских землях. Кортесу повезло, он стал сказочно богат, но везло далеко не всем. Большая часть дворян вынуждена была выбирать между полуголодным существованием в родовой усадьбе и ранней гибелью от пушечного ядра, ко­варного удара шпагой или отравленной индейской стрелы вдали от родного дома.

Попасть на королевскую службу было вовсе не просто. Такие города, как Париж, были переполне­ны бедными дворянами из провинций, съезжавши­мися туда в надежде на подачки от короля или мес­то в его гвардии. Но как ни богата была француз­ская корона, всё же и у неё не хватало средств на содержание всего дворянства Франции.

Непокорные, своенравные дворяне мало подхо­дили для исполнения должностей королевских судей и сборщиков налогов. Во всех странах Европы короли предпочитали набирать высших чиновни­ков из незнатных, но образованных и послушных богатых горожан. Правда, эти судьи и министры стремились купить себе дворянские титулы и сбли­зиться с настоящими дворянами, «дворянами шпа­ги» (самих же их называли «дворянами мантии», по длинным накидкам, которые носили судейские чиновники), но настоящего слияния старого и но­вого дворянства так и не произошло.

Александр Дюма, автор знаменитых «Трёх муш­кетёров», хорошо знал французскую историю XVI—XVII вв. Перед нами полная трудностей жизнь героев. Вот Портос, разбогатевший только после женитьбы на прокурорше — женщине обеспе­ченной, но неблагородного происхождения; Арамис

278


так же беден, как и его товарищ, и покупает сна­ряжение на деньги своей подруги.

В жилах Атоса течёт королевская кровь; он изя­щен, благороден, умён — это тот самый идеальный дворянин, о котором мы рассказывали раньше. Но при всех своих выдающихся качествах Атос небогат и вынужден вести жизнь наёмного солдата. Не­сколько раз он с иронией говорит о ничтожной цене человеческой жизни — ведь дворянин, состоящий на службе, не принадлежит сам себе, а полностью зависит от монаршьей воли.

Напомним, что при первой возможности трое друзей оставляют службу в полку мушкетёров; её продолжает лишь д'Артаньян, самый бедный и са­мый честолюбивый из всех. Атос же презирает суе­ту придворной жизни и ненавидит кардинала Ри­шелье (см. ст. «Ришелье»), ограничившего дворян­скую вольность, запретившего дуэли и во многом приравнявшего дворян к прочим сословиям.

Кавалер ордена Золотого Руна, утончённый аристократ, компанию которого в трактире состав­ляют грубые солдаты, — это, конечно, не вполне верный портрет дворянина XVII в. Он довольно сильно отличается от «идеального придворного», изображённого в знаменитом сочинении «Придвор­ный» итальянца Бальдассаре Кастильоне. Где же истина? Кто он, дворянин конца Средневековья и начала Нового времени, — подлинный творец ев­ропейской культуры, бесстрашный открыватель но­вого, высокообразованный человек, покровитель наук или в пух и прах разряженное ничтожество, потребитель, уступающий место новому передовому классу — буржуазии?

Проще всего сказать, что верны обе картины, но ни одна не точна до конца. Попробуем осветить фигуру дворянина несколько иначе, более беспристрастно.

Нет сомнений, что именно дворянская культура попыталась воплотить в жизнь идеал всесторонне развитого человека, являющегося полноценным членом общества и одновременно живущего богатой внутренней духовной жизнью (до этих пор средне­вековье противопоставляло эти стороны жизни в об­разах рыцаря и монаха). В то же время дворяне полагали, что достичь такой гармонии могут только те люди, которые наделены «врождённым благо­родством» и правом самостоятельно определять свою судьбу. Но вскоре оказалось, что личное со­вершенство человека не зависит от знатности его происхождения (об этом говорили, кстати, ещё ита­льянские гуманисты в XV в.).

Получается, что идеал всесторонне развитого че­ловека дворяне «подарили» новой Европе. Себе же они «оставили» чувство глубокого разочарования жизнью, неудовлетворённости и тоски. Со стороны могло показаться, что неверие в Бога, общий крити­ческий настрой и даже цинизм, распространившие­ся среди дворян, мешали поступательному движе­нию вперёд. Эти черты строя ума и души сильно раздражали фанатично верящих в Бога и в прогресс представителей буржуазии. Но со временем оказа­лось, что и эти чёрточки дворянского сознания при­годились новой Европе. Они пригодились тогда, когда прошли первые восторги от революционных перемен Нового времени, когда европейцы вновь задумались над своей исторической судьбой...

СРЕДНЕВЕКОВЫЙ КРЕСТЬЯНИН

Жизнь крестьян в средние века была суровой, полной лишений и испытаний. Тяжёлые налоги, разорительные войны и неурожаи зачастую лишали крестьянина самого необходи­мого и заставляли его думать только о выживании. Всего 400 лет назад в богатейшей стране Европы — Франции — путешественникам попадались дерев­ни, жители которых были одеты в грязные лох­мотья, обитали в полуземлянках, норах, вырытых в земле, и дичали настолько, что в ответ на рас­спросы не могли произнести ни одного членораз­дельного слова. Неудивительно, что в средние века был распространён взгляд на крестьянина как на полуживотное-полудьявола; слова «виллан», «виллания», обозначавшие сельских жителей, означали одновременно «грубость, невежество, скотство».

Не нужно думать, что все крестьяне в средне­вековой Европе походили на чертей или оборван­цев. Нет, у многих крестьян в сундуках были при­прятаны золотые монеты и нарядная одежда, которую надевали по праздникам; крестьяне умели повеселиться на деревенских свадьбах, когда пиво и вино лились рекой и все отъедались за целую череду полуголодных дней. Крестьяне были смет­ливы и хитры, они хорошо видели достоинства и недостатки тех людей, с которыми им приходилось сталкиваться в своей немудрёной жизни: рыцаря, купца, священника, судьи. Если феодалы смотрели на крестьян как на дьяволов, вылезающих из ад­ских нор, то и крестьяне платили своим сеньорам той же монетой: рыцарь, проносящийся по засе­янным полям со сворой охотничьих собак, проли­вающий чужую кровь и живущий за счёт чужого труда, казался им не человеком, а демоном.

Принято считать, что именно феодал был глав­ным врагом средневекового крестьянина. Отноше­ния между ними действительно были сложными. Сельские жители не раз поднимались на борьбу против своих господ. Они убивали сеньоров, гра­били и поджигали их замки, захватывали поля,

279


леса и луга. Самыми крупными из та­ких восстаний были Жакерия (1358 г.) во Франции, выступления под пред­водительством Уота Тайлера (1381 г.) и братьев Кетов (1549 г.) в Англии. Одним из важнейших со­бытий в истории Германии стала Крестьянская вой­на 1525 г.

Такие грозные всплески крестьянского недо­вольства были редкостью. Происходили они чаще всего, когда жизнь в деревнях становилась по-нас­тоящему невыносимой из-за бесчинств солдат, ко­ролевских чиновников или наступления феодалов на права крестьян. Обычно сельские жители умели ладить со своими господами; и те и другие жили по дедовским, стародавним обычаям, в которых были предусмотрены почти все возможные споры и не­согласия.

Крестьяне подразделялись на три большие груп­пы: свободные, поземельно зависимые и лично за­висимые. Свободных крестьян было сравнительно немного; они не признавали над собой власти ника­кого сеньора, считая себя свободными подданными короля. Они платили подати только королю и хо­тели быть судимы только королевским судом. Сво­бодные крестьяне часто сидели на бывших «ничь­их» землях; это могли быть расчищенные лесные поляны, осушенные болота или же земли, отвоё­ванные у мавров (в Испании).

Поземельно зависимый крестьянин по закону то-

"Крестьяне за работой". Французская миниатюра XVI в.

же считался свободным, но он сидел на земле, при­надлежащей феодалу. Подати, которые он выпла­чивал сеньору, рассматривались как плата не «с человека», а «с земли», которой он пользуется. Та­кой крестьянин в большинстве случаев мог поки­нуть свой клочок земли и уйти от сеньора — чаще всего его никто не удерживал, но идти-то ему было в основном некуда.

Наконец, лично зависимый крестьянин не мог покинуть своего господина, когда ему этого хоте­лось. Он душой и телом принадлежал своему сеньо­ру, был его крепостным, т. е. человеком, прикреп-

"Сельскохозяйственные работы" /пахота). Миниатюра XIV в.

280


лённым к сеньору пожизненной и нерасторжимой связью. Личная зависимость крестьянина выража­лась в унизительных обычаях и обрядах, показы­вающих превосходство господина над чернью. Кре­постные обязаны были выполнять на сеньора бар­щину — работать на его полях. Барщина была очень тяжела, хотя многие из обязанностей крепостных крестьян кажутся нам сегодня довольно безобид­ными: например, обычай дарить сеньору к Рождест­ву гуся, а к Пасхе — корзину яиц. Однако, когда терпению крестьян приходил конец и они брались за вилы и топоры, восставшие требовали наряду с отменой барщины и отмены этих повинностей, уни­жавших их человеческое достоинство.

Крепостных крестьян в Западной Европе к кон­цу средневековья оставалось не так уж много. Кре­стьян освобождали от крепостной зависимости вольные города-коммуны, монастыри и короли. Многие феодалы к тому же понимали, что разумнее строить отношения с крестьянами на взаимовыгод­ной основе, не притесняя их чрезмерно. Лишь край­няя нужда и обнищание европейского рыцарства после 1500 г. заставили феодалов некоторых стран Европы предпринять отчаянное наступление на крестьян. Целью этого наступления было восста­новление крепостной зависимости, «второе издание

"Сбор винограда". Со средневековой миниатюры XIII в.

крепостного права», но в большинстве случаев феодалам приходилось доволь­ствоваться тем, что они сгоняли кресть­ян с земли, захватывали пастбища и леса, восста­навливали некоторые старинные обычаи. Кресть­яне Западной Европы ответили на натиск феодалов чередой грозных восстаний и заставили своих гос­под отступить.

Главными врагами крестьян в средние века бы­ли всё же не феодалы, а голод, войны и болезни. Голод был постоянным спутником деревенских жи­телей. Раз в 2—3 года на полях обязательно слу­чался недород, а раз в 7—8 лет деревню посещал настоящий голод, когда люди ели траву и кору де­ревьев, разбредались кто куда, занимаясь ни­щенством. Часть населения деревень в такие годы вымирала; особенно тяжко приходилось детям и старикам. Но и в урожайные годы стол крестьянина не ломился от еды — пищу его в основном состав­ляли овощи и хлеб. Жители итальянских деревень брали с собой в поле обед, который чаще всего со­стоял из краюхи хлеба, ломтя сыра и пары луко­виц. Мясо крестьяне ели далеко не каждую неделю. Зато осенью на городские рынки и в замки феодалов из деревень тянулись возы, гружённые колбасами и окороками, головками сыра и бочками хорошего вина. У швейцарских пастухов существовал до­вольно жестокий, с нашей точки зрения, обычай: сына-подростка семья отправляла на всё лето од­ного в горы пасти коз. Еды из дома ему с собой не давали (лишь иногда сердобольная мать тайком от отца совала сыну за пазуху кусок лепёшки на пер­вые дни). Мальчик несколько месяцев пил козье молоко, ел дикий мёд, грибы и вообще всё, что он мог отыскать съедобного в альпийских лугах. Те, кто выживал в этих условиях, через несколько лет становились такими здоровяками, что все короли

"Пчеловодство ". Средневековая миниатюра XV в.

281


Европы стремились пополнять свои гвардии исключительно швейцарцами. Наиболее светлым в жизни европей­ского крестьянства был, наверное, период с 1100 по 1300 г. Крестьяне распахивали всё новые и новые земли, применяли различные технические нов­шества при обработке полей, учились садоводству, огородничеству и виноградарству. Еды хватало на всех, и количество населения в Европе быстро уве­личивалось. Не находившие себе дела в деревне крестьяне уходили в города, занимались там тор­говлей и ремёслами. Но к 1300 г. возможности раз­вития крестьянского хозяйства оказались исчерпа­ны — неосвоенных земель больше не было, старые поля истощались, города всё чаще закрывали во­рота перед незваными пришельцами. Прокор­миться становилось всё труднее, и ослабленные пло­хим питанием и периодическим голодом крестьяне становились первыми жертвами заразных болез­ней. Эпидемии чумы, терзавшие Европу с 1350 по 1700 г., показали, что количество населения до­стигло своего предела и возрастать оно уже не мо­жет.

В это время европейское крестьянство входит в сложную полосу своей истории. Опасности навали­ваются со всех сторон: кроме привычной угрозы го­лода это ещё и болезни, и жадность королевских сборщиков налогов, и попытки закрепощения со стороны местного феодала. Сельскому жителю при­ходится быть крайне осторожным, если он хочет выжить в этих новых условиях. Хорошо, когда в доме мало голодных ртов, поэтому крестьяне конца средневековья поздно женятся и поздно обзаводят­ся детьми. Во Франции в XVI—XVII вв. сущест­вовал такой обычай: сын мог привести в дом ро­дителей невесту только тогда, когда его отца или матери уже не было в живых. Две семьи не могли сидеть на одном земельном наделе — собранного урожая едва хватало и для одной пары с её потом­ством.

Осторожность крестьян проявлялась не только в планировании своей семейной жизни. Крестьяне, к примеру, с недоверием относились к рынку и пред­почитали сами производить необходимые им вещи, а не покупать их. Со своей точки зрения они безус­ловно, были правы, потому что скачки цен и хит­рости городских купцов ставили крестьян в слиш­ком сильную и рискованную зависимость от рыноч­ных дел. Только в самых развитых районах Европы — Северной Италии, Нидерландах, землях на Рей­не, вблизи таких городов, как Лондон и Париж, — крестьяне уже с XIII в. активно торговали на рын­ках сельскохозяйственными продуктами и покупа­ли там же необходимые им изделия ремесленников. В большинстве же других областей Западной Ев­ропы сельские жители вплоть до XVIII в. произ­водили всё необходимое в своих собственных хо­зяйствах; на рынки же приезжали лишь изредка, чтобы вырученными деньгами заплатить оброк сеньору.

До возникновения крупных капиталистических предприятий, выпускавших дешёвую и качественную одежду, обувь, предметы домашнего обихода, развитие капитализма в Европе мало затрагивало крестьянина, жившего в глубинке Франции, Ис­пании или Германии. Он носил самодельные дере­вянные башмаки, домотканую одежду, освещал своё жилище лучиной, нередко сам изготавливал посуду и мебель. Эти навыки домашнего ремесла, долго сохранявшиеся у крестьян, с XVI в. исполь­зовались европейскими предпринимателями. Цехо­вые уставы часто запрещали основывать новые про­изводства в городах; тогда богатые купцы разда­вали сырьё для обработки (например, вычёсывания пряжи) жителям окрестных деревень за небольшую плату. Вклад крестьян в становление ранней евро­пейской промышленности был немалым, и по-нас­тоящему мы начинаем оценивать его только сейчас.

Несмотря на то что им волей-неволей приходи­лось вести дела с городскими торговцами, крестья­не относились с опаской не только к рынку и купцу, но и к городу в целом. Чаще всего крестьянин ин­тересовался лишь событиями, происходившими в родной деревне, да ещё в двух-трёх соседних се­лениях. Во время Крестьянской войны в Германии отряды сельских жителей действовали каждый на территории своего небольшого округа, мало думая о положении соседей. Как только войска феодалов скрывались за ближайшим лесом, крестьяне чувст­вовали себя в безопасности, складывали оружие и возвращались к своим мирным занятиям.

Жизнь крестьянина почти не зависела от собы­тий, происходивших в «большом мире», — крес­товых походов, смены правителей на троне, споров учёных богословов. Гораздо сильнее на неё влияли ежегодные изменения, происходившие в природе, — смена времён года, дожди и заморозки, падёж и приплод скота. Круг человеческого общения кре­стьянина был невелик и ограничивался десятком-двумя привычных лиц, но постоянное общение с природой давало сельскому жителю богатый опыт душевных переживаний и отношений с миром. Многие из крестьян тонко чувствовали очарование христианской веры и напряжённо размышляли над отношениями человека и Бога. Крестьянин вовсе не был тупым и безграмотным идиотом, каким его изображали современники и некоторые историки много веков спустя.

Средневековье долгое время относилось к крес­тьянину пренебрежительно, как бы не желая заме­чать его. Стенные росписи и книжные иллюстрации XIII—XIV вв. редко изображают крестьян. Но уж если художники рисуют их, то обязательно за ра­ботой. Крестьяне чисто, аккуратно одеты; их лица больше похожи на тонкие, бледные лица монахов; выстроившись в ряд, крестьяне изящно взмахива­ют мотыгами или цепами для молотьбы зерна. Ко­нечно, это не настоящие крестьяне с лицами, об­ветренными от постоянной работы на воздухе, и ко­рявыми пальцами рук, а скорее их символы, при­ятные для глаза. Европейская живопись замечает настоящего крестьянина примерно с 1500 г.: Аль­брехт Дюрер и Питер Брейгель (так и прозванный «Мужицким») начинают изображать крестьян как

282


они есть: с грубыми полуживотными лицами, оде­тыми в мешковатые нелепые наряды. Любимый сю­жет Брейгеля и Дюрера — крестьянские пляски, дикие, похожие на медвежье топтание. Конечно, в этих рисунках и гравюрах много издёвки и пре­зрения, но есть в них и другое. Обаяние энергии и огромной жизненной силы, исходящее от крестьян, не могло оставить художников равнодушными. Лучшие умы Европы начинают задумываться о судьбе тех людей, которые держали на своих плечах

блестящее общество рыцарей, профес­соров и художников: языком крестьян начинают говорить не только веселя­щие публику шуты, но и писатели и проповедники. Прощаясь со Средневековьем, европейская культу­ра в последний раз показала нам крестьянина вовсе не согнувшимся за работой — на рисунках Альбрех­та Дюрера мы видим крестьян танцующих, тайно толкующих о чём-то друг с другом, и крестьян во­оружённых.


КОММУНА

…Когда жаркое средиземноморское солн­це стало понемногу склоняться к зака­ту и белые известняковые стены домов утратили свой ослепительный блеск, на улицах города появились кучки людей. Все они направ­лялись к коммунальному дворцу — небольшому зданию, в котором заседали городские власти. Поч­тенные старцы из самых родовитых семей занимали свои привычные места на каменных скамьях, располагавшихся в зале, выходившем прямо на ры­ночную площадь. Уже собралась толпа любопыт­ных: здесь скоро должно было начаться заседание коммунального суда.

Сегодня суд разбирал два дела. Первое из них касалось ссоры между двумя горожанами, закон­чившейся дракой. Второе было серьёзнее. Месяц назад в городе произошли столкновения между не­сколькими знатными родами, соперничавшими друг с другом. Нобили (так называли городскую знать) вывели на улицы и вооружили своих слуг, крестьян из соседних деревень и всю свою родню. Несколько богатых домов были разграблены и сож­жены. Теперь суд должен был наказать зачинщи­ков и возместить ущерб потерпевшим.

С первым делом коммунальные судьи разобра­лись довольно быстро. Многочисленные свидетели подтвердили, что два пополана (так называли прос­толюдинов) сцепились на людной улице и один из них побил другого. Судьи, однако, заявили, что штрафовать обидчика они не будут. «Потерпевший — не гражданин города, и коммуна не будет его защищать», — сказал главный судья. Он вспомнил и о том, что этот человек во время последней войны бежал из города, прихватив с собой всю семью и имущество, и о том, что он уклонился от уплаты особого налога на ремонт городских стен. Припом­нили потерпевшему даже то, что жену он выбрал не местную, а из соседнего города, да и бабка его была не здешнего рода. Коммуна отказалась счи­тать потерпевшего «своим» человеком и предоста­вила ему возможность искать правду где угодно. Собравшаяся толпа встретила такой приговор одоб­рительно: пусть все знают наперёд, что коммуну следует уважать, защищать её во время опасностей и вовремя платить налоги.

Второе дело потребовало долгого разбирательства, и приговор по нему был суровым. Нобили, за­чинщики смуты, навсегда изгонялись из города. Коммуна отбирала их дома и земли. Вернувшимся тайком грозила смертная казнь. Простолюдины, грабившие чужие дома, облагались немалыми де­нежными штрафами. Особо было рассмотрено дело нобиля, не участвовавшего в беспорядках, но с удо­вольствием наблюдавшего со стороны, как грабят и жгут дома его врагов. Он был наказан штрафом в 10 раз большим, чем бесчинствовавшие пополаны. «Благородный человек и вести себя должен по благородному», — заключил своё выступление ста­рик-судья.

Небо из ярко-голубого давно уже стало синим. Колокола городского собора сзывали христиан к ве­черней службе. Люди расходились, оживлённо об­суждая речи адвокатов, решения судей, судьбу осуждённых... Вряд ли нужно называть город, в котором всё это происходило. В XIII—XIV вв. по­добные сцены разыгрывались во многих городах Южной Франции и Италии. На севере Европы, в Германии, Швейцарии, Скандинавии, Северной Франции городские порядки довольно сильно от­личались от южных, средиземноморских, но ком­муны — вольные, самоуправляющиеся города — существовали и там.

Судебное заседание, свидетелями которого мы только что были, раскрывает перед нами несколько важных черт, придающих средневековой европей­ской коммуне неповторимый, своеобразный облик. Прежде всего коммуна — это община. Численность её невелика. Население средневекового города ред­ко превышало 3—5 тыс. человек. Поэтому многие горожане знали друг друга в лицо. Здесь трудно было спрятаться от соседей, схитрить, сделать что-то тайком. Люди зорко следили за своими сограж­данами и не упускали случая наказать тех, кто пре­небрегал своими обязанностями. Горожане знали, что они могут и должны подать свой голос, когда решается судьба человека, высказать своё мнение о нём.

Но коммуна была совсем не простой общиной. Она состояла из знатных и незнатных горожан. Первых называли по-разному: нобили, патриции, гранды, сеньоры, «большие», «сильные»; вторых — чаще всего просто «народ». И те и другие нена-

283


видели друг друга. Гранды время от времени грозились разрубить своими мечами пополанов, «как мясные ту­ши». Пополаны, лишённые права носить оружие, могли только жаловаться на знать в судах. Вот сло­ва одного из флорентийских пополанов, произне­сённые во время судебного заседания: «Гранды — это волки и хищные люди, которые хотят господ­ствовать над народом». Коммуна предъявляла к но­билям особые требования, строго наказывая их за междоусобные стычки и мятежи, трусость, прояв­ленную во время сражения. Совсем обойтись без грандов коммуна не могла: только они умели вести переговоры с иностранными государями, составля­ли рыцарское войско, покупали дорогие изделия местных ремесленников.

Противоречия между нобилями и пополанами выходили на поверхность не так уж и часто. Они больше походили на угли, тлеющие под толстым слоем пепла. Зато столкновения между разными ро­дами знати происходили почти ежедневно. Взаим­ные издёвки, ссоры в кабаках, драки между слу­гами легко перерастали в настоящие войны. Про­тивники запирались в высоких башнях дворцов, по­хожих на крепости, и проходящие по улицам го­рожане без удивления смотрели на град камней и стрел, которыми враги осыпали друг друга. Знат­ные роды как бы постоянно испытывали друг друга «на прочность». Те, кто не выдерживал этого ис­пытания, вытеснялись из коммунальных советов и судебных палат, лишались участия в выгодных тор­говых предприятиях. Этих людей переставали ува­жать и бояться. Спасти свою жизнь в таких усло­виях было не просто, и до преклонных лет дожи­вали сравнительно немногие отпрыски знатных се­мейств. Сигналом к побоищу могло стать любое не­осторожное движение. Один из флорентийских хро­нистов (составителей средневековых хроник) XIV в. рассказывает о таком случае. На похоронах знатной дамы присутствовали представители двух вражду­ющих партий. Все молча расселись: старики — на скамьях, молодёжь — на циновках у стен. Был жаркий летний день, и один из молодых людей лёг­ким движением смахнул пот со лба. Тут же несколь­ко десятков его врагов вскочили с мест, схватив­шись за кинжалы. Они восприняли жест юноши как сигнал к нападению. Немедленно взялась за ножи и другая сторона. С большим трудом стари­кам удалось развести врагов, запретив им устраи­вать побоище над гробом почтенной дамы.

Коммуну терзали не только вражда между но­билями и пополанами, кровавые счёты между от­дельными знатными родами. Недолюбливали друг друга и жители отдельных городских кварталов, и члены разных ремесленных цехов. В итальянском городе Сиене издевательские прозвища, которыми ещё в XIII в. наделяли друг друга жители разных частей города, продолжают употребляться и сейчас, причём слова эти известны даже трёхлетним малы­шам.

Итак, коммуна представляла собой общину, в которой все зависели от всех и все воевали против

всех. Острые столкновения были неизбежны: слиш­ком тесно были «прижаты друг к другу» в рамках небольшой общины гордый гранд, в жилах кото­рого текла кровь королей, и бедный батрак, зараба­тывавший себе на жизнь возделыванием чужих ви­ноградников; богатый купец, дававший взаймы ко­ролям и герцогам, и рыночная торговка, продаю­щая зелень со своего огорода. Поэтому коммуна бы­ла очень озабочена тем, чтобы обеспечить единство всего городского населения, придать этому един­ству наглядный, торжественный вид.

Средневековые горожане очень любили пыш­ные, торжественные процессии и шествия, устраи­вавшиеся по любому мало-мальски значительному поводу. В день почитания святого, которого счи­тали покровителем города, на улицах появлялись все горожане от мала до велика, нарядно разодетые. Стены домов украшались коврами и гирляндами цветов. Люди выстраивались в колонну. Они несли красивые зажжённые свечи, статуи святых, обла­чённые в праздничные одежды, флаги и гербы ре­месленных цехов и городских кварталов. Откры­вали шествие, как правило, городские нищие и шу­ты. Они несли на высоких шестах свои особые зна­ки — нищенскую суму, погремушку или шутовской колпак. Наделяя каждую группу населения своим гербом, коммуна как бы признавала за всеми право на существование. «Все мы нужны друг другу, — говорили своим соседям и вчерашним врагам уми­лённые торжественным шествием горожане, — у всех у нас один Бог и один святой защитник».

Потребность горожан в единстве заметна и в дея­тельности городских советов — высших органов коммунальной власти. Советы насчитывали до не­скольких сотен человек, и решения они принимали голосованием. Обсуждения городских дел в советах нередко были очень бурными, но даже после ярост­ных споров решения принимались почти едино­гласно. Сохранение единства чаще всего было важ­нее обеспечения личных интересов. Приемлемое для всех решение приходилось искать очень долго, но все знали, что если оно не будет найдено, то платить за упорство обеим сторонам рано или позд­но придётся кровью.

Единство горожан олицетворяли также епископ и главный городской собор. Его называли кафед­ральным, потому что там находилась кафедра — специальное возвышение, на которое поднимался епископ. Размеры и убранство кафедрального собо­ра были предметом особой гордости коммуны. На его строительство обычно не жалели ни времени, ни средств. Епископ же был почитаемой фигурой не во всех коммунах. Многие из западноевропей­ских средневековых городов пережили полосу дли­тельной борьбы с местными епископами. В тех слу­чаях, когда епископ был феодальным сеньором, хо­зяином города, коммуны вели с ним ожесточённую борьбу. Дело доходило и до изгнания епископа из города, и до покушений на его жизнь.

Выступления коммун против феодальных сеньо­ров, не только церковных, но и светских — графов, герцогов, королей, императоров, — историки назы-

284


Городские жители Северной Европы.

вают «коммунальным движением». Это движение начинается в Западной Европе почти повсеместно в конце XI — начале XII вв. в связи с быстрым ростом городов, развитием городских ремёсел и торговли. В Северной Италии и Южной Франции большую роль в успехе коммунального движения сыграло мелкое рыцарство, озабоченное превращением сво­их земельных наделов, полученных за военную службу, в наследственные владения. Сговорившись с городской верхушкой, эти рыцари не раз обра­щали оружие против крупных феодальных сеньо­ров, защищая от их посягательств как права го­рожан, так и свои собственные привилегии. Многие из рыцарей вскоре переселились в города и дали начало знатным родам южнофранцузских и италь­янских коммун. На севере Европы горожане чаще всего не имели такой мощной поддержки со сто­роны. Поэтому им приходилось бороться с сеньо­рами в одиночку. Борьба эта оказалась более за­тяжной и менее удачной, чем в Южной Европе.

Феодальные сеньоры довольно быстро поняли, что молодые коммуны готовы платить за свою сво­боду немалые деньги. Оказалось, что с городами вы­годнее договариваться, чем воевать. Результатом этих договоров стали особые документы, которые историки называют «коммунальными привилегия­ми». В этих привилегиях закреплялись городские свободы и права, обязанности города и сеньора по отношению друг к другу. Чаще всего города настаи­вали на своём праве иметь собственный суд, само­стоятельно избирать городских должностных лиц.

Важным было также требование частичной или полной отмены контроля сеньора за хозяйственной деятельностью горожан.

Но значение привилегий заключалось не только в этом. Они чаще всего составлялись по образцу вассальной присяги, которую город-вассал прино­сил сеньору-сюзерену. По средневековым пред­ставлениям, вассальный договор могли заключить лишь стороны, признающие друг друга равными и вступившие в союз не по принуждению, а по дружбе и любви. Тем самым сеньоры, дававшие городам привилегии, признавали их равными себе, чего в первую очередь и добивались коммуны.

Так в Западной Европе XII—XIII вв. возникает патрицианская коммуна. Её ядро в каждом городе составляют несколько десятков знатных родов, свя­занных друг с другом клятвой о взаимопомощи. В Германии подобные коммуны первоначально так и называли — «клятвенные сообщества». Мы видим, что сначала коммуной называли далеко не всё го­родское население, а только его организованную, политически активную часть. В некоторых запад­ноевропейских странах, например в Германии, пат­рициат так и не выпустил из своих рук власть в городах, удерживая её вплоть до начала Нового вре­мени. Так же обстояло дело в большинстве швей­царских и французских коммун.

Несколько иной путь прошли итальянские ком­муны. В наиболее экономически развитых областях страны, в первую очередь в Тоскане, пополанам, которыми верховодили богатые, но незнатные куп-

285


Городская площадь. С миниатюры XIV в.

цы и банкиры, удалось потеснить старую городскую знать, взяв управление делами в свои руки. Воз­никла пополанская коммуна. Наиболее ярко с кон­ца XIII в. она проявила себя во Флоренции. Здесь к власти пришли торговые и ремесленные цехи; их представители разделили между собой важные го­родские должности и доходные посты, издали ряд суровых законов, направленных против грандов. Не нужно думать, что пополанская коммуна была демократическим государством. Знать продолжала играть большую роль в политической жизни Фло­ренции и после победы богатых пополанов. Правда, теперь нобили должны были записываться в цехи, если они хотели заниматься политической деятель­ностью. За соблюдением знатью коммунальных за­конов во Флоренции следили более строго, чем в других коммунах. В пополанских коммунах грань между старой аристократией и незнатными богача­ми стала быстро размываться: пополанская вер­хушка роднилась с грандами, перенимала их за­машки, презрение к простонародью. Пополанская коммуна была почти так же далека от современных представлений о демократии, как и патрицианская.

Расцвет средневековых коммун пришёлся в За­падной Европе на XIII—XV вв. В это время крупные феодальные государства были ещё недостаточно сильны, чтобы подчинить себе богатые и процве­тающие города. Широкое распространение огне­стрельного оружия, больших наёмных армий и раз­витие заокеанской торговли нанесли сильный удар по независимости и благосостоянию городских ком­мун. У них не хватало теперь сил ни на ведение войн, ни на защиту своих торговых интересов в за­морских землях. Большинство средневековых ком­мун вошли в состав сильных королевств, таких, как Французское или Испанское. В Германии и Италии многие города, напротив, сохранили свою незави­симость ценой хозяйственного упадка и застоя.

Время существования городских коммун — одна из самых ярких страниц истории Европы. Во мно­гих европейских странах бережно хранят память о прошлом своих городов, реставрируя отдельные средневековые здания и целые улицы; есть даже небольшие городки, полностью сохранившие свой прежний облик. В таких городках достаточно ки­нуть монету в щель специального автомата — и ста­рая коммунальная мельница начинает вращать своими крыльями, сначала медленно, а потом всё быстрее и быстрее... Кажется, что крылья эти дви­жутся не спрятанным мотором, а самим ветром Ис­тории.

Но память о средневековых коммунах хранят не только живописные улочки старого Дубровника, величественные соборы Милана и Кёльна, забавные игрушки немецких городков-музеев. Коммуна, за­жатая своими стенами и рвами на крошечной тер­ритории, смогла вырастить и воспитать нового че­ловека, которого она подарила новой Европе. Этот человек с любопытством присматривался ко всему окружающему. Он был жаден не только до денег, но и до знаний и полезных навыков. Преследуя лич­ные интересы, он не забывал и о своих обязанностях перед обществом. Коммуна научила его тому, что честным и трудолюбивым человеком быть выгод­нее, чем лентяем и вором. Горожанин стал прини­мать важные решения без оглядки на Бога и ко­роля, опираясь на свой разум, опыт и смётку.

В конце средневековья городская коммуна пос­тепенно уходила в прошлое, но детям её, вырвав­шимся на просторы мира, суждена была большая и широкая дорога. Они открывали новые земли, приникали к окуляру микроскопа, изобретали па­ровые машины, бумажные деньги, задумывались о равенстве людей и справедливом общественном уст­ройстве... Крутятся, крутятся крылья старой ком­мунальной мельницы... Она ещё не перемолола всё грубое зерно в чистую муку. Бросим и мы на про­щанье свою монету в автомат: встреча со средне­вековой коммуной — незабываемая встреча.


СРЕДНЕВЕКОВЫЙ КУПЕЦ. ТОРГОВЫЕ КОМПАНИИ СРЕДНЕВЕКОВОЙ ЕВРОПЫ

Человечество стало обменивать, покупать и продавать товары, едва освободившись от оков первобытности. Торговля процветала во многих странах ещё задолго до начала Средних веков. Но на фоне бурного развития городов, ре­мёсел, на фоне обогащения культуры, науки и техники выдающимися достижениями человече­ской мысли купец (т. е. торговец) становится одной из самых ярких и замечательных фигур эпохи.

В период раннего средневековья, в ту пору, когда на развалинах Западной Римской империи, словно грибы после дождя, начали появляться варварские королевства, наиболее оживлённую торговлю вели купцы арабских стран Азии и Северной Африки, Индии и Китая, а также Византии — государств, давно славящихся многолюдными городами и ис­кусными ремесленниками. В VII—X вв. суда араб­ских купцов бороздили воды Средиземного моря и Индийского океана. По их берегам основывались фактории (поселения торговцев). С восточного по­бережья Африки вывозились рабы и слоновая кость. Удавалось достигать берегов Индии и даже Китая.

В XI в. на мировой арене появляется, наконец, европейский купец. Простор для его деятельности был уже достаточно велик: несмотря на господство натурального хозяйства, всё больше людей нужда­лись в разнообразных изделиях и товарах, которые доставляли издалека. Закипела торговая жизнь на морях Южной и Северной Европы, крупных реках, на сильно обветшавших, но сохранившихся с рим­ских времён дорогах.

По мере перехода от раннего средневековья (V— XI вв.) к развитому (XII—XV вв.) и позднему (XVI в. — середина XVII в.) облик купца сущест­венно изменялся.

Купец раннего периода был воинственным чело­веком. Торговля и грабёж шли в то время рука об руку. Особенно это касается жителей Скандинавии — викингов, воинов-мореплавателей, наводивших страх на население многих стран Европы. Если гра­бительская операция заканчивалась неудачно, ви­кинг был готов торговать или обменивать заранее припасённые товары на нужные ему вещи. И на­оборот, когда чисто торговая поездка скандинава не давала желаемых плодов, он мог просто-напросто ограбить местных жителей.

Однако и купцы, брезговавшие разбоем, всегда должны были быть начеку. Отправляясь в путь по торговым делам, они подвергали себя множеству опасностей и лишений. Особенно рискованным бы­ло морское путешествие: тут и «морская болезнь», и бунт вечно недовольных матросов, и морские бури, ежегодно отправлявшие на дно десятки купече­ских судов. «Счастливчик», чьи товары после кру­шения судна волны выбрасывали на берег, был вы­нужден уступать своё добро местному феодалу, в неволю к которому могли попасть и спасшиеся лю­ди. Разные неожиданности поджидали купца в не­знакомом краю.

Не меньше трудностей испытывал купец, пере­двигавшийся по суше. Дороги чаще всего находи­лись в плачевном состоянии. Проложенные по гли­нистой или болотистой почве, после каждого дождя они превращались в грязную топь с бесчисленными рытвинами и ямами; лошади проваливались в них по грудь, повозки вязли по ступицу. Даже в XVI в. купцу приходилось всё время изменять маршрут, пробираться в объезд полями, без конца расширяя вытоптанное пространство. Большинство рек при­ходилось преодолевать вброд, рискуя испортить то­вары. Настоящие каменные или деревянные мосты и в позднее средневековье встречались крайне ред­ко, а за проезд по ним платили дорожную пошлину и «мостовые» деньги.

Ещё более обременительные поборы взимались с купца в пору феодальной раздробленности при пе­ресечении границы очередного герцогства или графства. Но даже уплата всех этих денег не защи­щала торговые караваны от нападений и грабежей. Феодалы-разбойники, выступая перед королевским судом, признавались, что они нападали на купцов, уже собрав с них обычную подать. К тому же сель­ская местность кишмя кишела беглыми солдатами и бродягами. Всякий путник мог подвергнуться их нападению, особенно если при нём было много де­нег или товара. Да и прибывшего к цели своего путешествия купца ожидал далеко не радушный приём. Во многих городах местные ремесленники сами торговали своими изделиями, а товар приез­жих торговцев скупался лишь оптом, в ограничен­ном количестве и в строго определённое время. Чув­ствуя себя не совсем уютно в чужом городе, ино­городние и иностранные купцы обычно останавли­вались на особых городских торговых подворьях, где также хранились их товары. Поистине в жизни купца было много опасностей и случайностей.

Несмотря на это, ряды торговцев множились. Надежда на большую прибыль, возможность разбо­гатеть, повидать заморские страны заставляли пре­небрегать трудностями, влекли в торговлю пред­приимчивых и азартных людей, искателей приклю­чений. Кто из них не рассчитывал на баснословный доход, который могла принести удачная торговля, даже если начать ею заниматься с небольшими на­личными средствами?

287


Уже в начале XI в. в одном литера­турном источнике, характеризующем разные профессии, в уста купца вложе­ны следующие слова: «Я полезен королю, знати, богатым и всему народу. Я вхожу на корабль со своими товарами и плыву в заморские края, продаю товар и приобретаю ценные вещи, коих здесь нет. Я провожу их с большим риском, подчас терплю кораблекрушения, теряя всё своё имущество и едва спасая собственную жизнь... Я продаю дороже, чем сам купил, с тем чтобы получить кое-какую при­быль и прокормить жену с детьми».

Однако в представлениях современников купец не сразу занял достойное место. Он, как и любой горожанин, первоначально выпадал из традицион­ной схемы феодального общества, которое разделя­лось на «тех, кто молится» (духовенство и монахи), «тех, кто сражается» (рыцарство), и «тех, кто па­шет землю» (крестьяне). Постепенно реальная жизнь брала своё. Развиваясь вместе с городами, в конце XIII в. купечество достигло своего расцвета. Общественная значимость купца стала очевидной. В появившемся в это время «Сказе о купцах» го­ворилось:

Чтобы могла страна всем нужным ей снабдиться,

Приходится купцам в поте лица трудиться,

Чтоб всё, чего в ней нет, привезть со стороны.

Преследовать же их не должно без вины.

Поскольку по морям скитаясь беспокойным,

Везут в страну товар, за что любви достойны.

Охваченные жаждой наживы, стремлением при­умножить свой капитал, купцы часто становились ростовщиками, т. е. одалживали деньги под процен­ты. Хотя католическая церковь в XII в. официально запретила христианам заниматься ростовщичест­вом, это явление было широко распространено в средние века и становилось причиной обществен­ного недовольства купцами. Ростовщики — излюб­ленные персонажи средневекового городского фоль­клора. В одном из немецких городских рассказов (так называемых шванков) даже чёрт не несёт умер­шего ростовщика в ад, а брезгливо хватает его за ноги и бросает в бездну. Во многих шванках жес­токо бичуется и наказывается жадность купцов. В известном рассказе купец не может спокойно вы­носить того, что приходится кормить слуг и тратить на них припасы. «Страдалец» притворяется мёрт­вым, надеясь, что от горя прислуга ничего не смо­жет в рот взять. Когда расчёт не оправдался, купец «оживает», но слуги, приняв воскресшего за демо­на, убивают его.

Многие крупные купцы становились откупщи­ками. Они выплачивали вечно нуждающемуся в средствах государству определённую сумму денег и за это получали (откупали) право собирать налоги с населения в свой карман. Благодаря купеческой напористости он никогда не пустовал и потрачен­ные на откуп деньги возвращались сторицей.

Не красили средневековых купцов и «увлече­ния» монетной спекуляцией. Повсеместно торговцы старались извлечь выгоду из несовершенства техники чеканки денег. Поскольку монеты отби­вались молотом, удары которого были неравной си­лы, края монет получались неодинаковыми. К тому же различалась и доля золота в монетных сплавах. Ловкие купцы сортировали монеты по весу: самые лёгкие пускали в оборот, а более полновесные удер­живали, чтобы обточить их или обработать царской водкой. Добытое таким образом золото плавили в слитки и присваивали.

Честными и не очень честными способами куп­цы богатели. В зените средневековья они представ­ляли уже значительную социальную силу. Богатые коммерсанты, занимавшиеся дальней сухопутной или морской торговлей, составили основу патрици­ата городов (см. ст. «Бюргер» и «Цех»). Купец стре­мился вложить свои деньги в земельные участки и здания и тем самым уберечься от полного разорения в случае неудачи очередной торговой сделки.

К огорчению купцов-патрициев, в феодальном обществе богатство ещё не гарантировало прести­жа, который давало знатное происхождение. Стре­мясь к максимальной роскоши, купцы стали стро­ить каменные дома и даже дворцы, с особым шиком обставлять внутренние покои, предаваться охоте и другим рыцарским развлечениям, соревнуясь друг с другом в изысканности костюмов. В 1462 г. го­родской совет Аугсбурга в качестве наказания за растрату городских денег запретил патрицию и купцу Ульриху Дендриху надевать на себя меха со­боля, куницы, бархат, носить драгоценные каме­нья. Трудно было сильнее уязвить его самолюбие.

Влияние крупных купцов росло. Наиболее пре­успевающие из них стали приобщаться к большой политике. Масштабность мышления, выработанная в делах торговли, оказывалась при этом чрезвычай­но полезной.

В развитом средневековье в Европе сформиро­вались особые торговые «перекрёстки». В Среди­земноморье находился один из них, связывавший Испанию, Южную Францию, Италию между собой, а также с Византией и странами Востока. Огромную роль здесь играли торговцы Генуи и Венеции. Про жителей этих городов говорили: «Весь народ — купцы!» С Востока привозили предметы роскоши, пряности, квасцы, вино, зерно. С Запада на Восток доставляли сукна, другие виды тканей, золото, се­ребро, оружие.

Другой купеческий регион охватывал Балтий­ское и Северное моря. В торговлю вовлекались Северо-Западная Русь, Польша, страны Прибалтики, Северная Германия, Скандинавия, Фландрия, Бра­бант, Северные Нидерланды, Северная Франция, Англия. Здесь торговали рыбой, солью, мехом, шерстью, льном, пенькой, воском, смолой, лесом, позднее — зерном. В XIV в. купцы более 70 не­мецких городов образовали торговый союз — Ганзу, которая на долгое время обеспечила им преиму­щества в торговле, не останавливаясь даже перед военными действиями против соперников.

Купеческие союзы городов Западной Европы на­зывались гильдиями и сильно походили на ремес-

288


ленные цехи (см. ст. «Цех»). Вступить в гильдию позволяли взнос в общую кассу и пирушка для то­варищей. Гильдии возглавляли старейшины, а по­рядок в них регулировался уставом. Они возникли уже в конце XI — начале XII вв. в Англии, Гер­мании, Фландрии, Франции. Их члены сообща ох­раняли перевозимые товары от разбойников, вместе добивались расширения своих прав в посещаемых городах, помогали друг другу в случае утраты то­варов, могли выкупить попавшего в плен собрата. Особыми привилегиями обладали члены гильдий в родном городе. Они имели монопольное (т. е. исклю­чительное) право на наиболее доходную — рознич­ную продажу импортных товаров. (Отметим, что в России с XVIII в. термином «гильдия» стали назы­вать сословные объединения купцов, выделяя в за­висимости от размера их капитала три гильдии.)

С XII в. жизнь европейского купечества нераз­рывно связана с ярмарками — ежегодными торга­ми, на которые съезжались купцы разных стран. В XIII в. наиболее знаменитые ярмарки устраивались во французской Шампани. В XVI в. прославились Лионские ярмарки. В Лондон купцов манила яр­марка, приуроченная к празднику Св. Варфоломея, в Венецию — ярмарка Вознесения. Здесь купцы продавали свои товары и делали покупки, узнавали о ценах в разных странах, у менял (будущих бан­киров) обменивали монеты одной страны на деньги другой, заключали сделки и основывали компании. Что только не продавалось на ярмарке! Вот список покупок, которые приказала сделать на Лионской ярмарке одна высокородная особа: «...пряности, конфеты, сахар, бочонок мальвазии, тюк миндаля, столько же риса и марсельских фиг, много солёной рыбы к ве­ликому посту — тунцов, трески, дельфинов и ан­чоусов, шафран, три стопы тонкой белой бумаги, 60 фунтов парижского льняного полотна, тесьму, ленту, иголки, зеркала, ошейники для борзых псов, перчатки для соколиной охоты...» Закончив все де­ла, купец мог отдохнуть: на ярмарке развлекали народ жонглёры и плясуны, бродячие музыканты и актёры. Устраивались фейерверки, иллюмина­ции.

Среди купцов было много образованных людей. Серьёзно рассчитывающий на успех купец должен был знать грамоту и счёт, иностранные языки, иметь представление о законах и обычаях других стран, разбираться в юриспруденции и морском де­ле. Не случайно в XIII—XIV вв. западноевропей­ское купечество создавало свои особые, так назы­ваемые гильдейские школы. Активно занимаясь торговлей, купцы невольно помогали развитию раз­ных наук, особенно географии. Почти все первые путешественники были купцами. Венецианец Мар­ко Поло, много лет путешествовавший по Китаю и Центральной Азии, описал свои впечатления в кни­ге, которая издавалась в Европе на многих языках. Русский купец Афанасий Никитин, первым из ев­ропейцев побывавший в Индии, оставил интерес­нейшие записки — «Хождение за три моря».

К позднему средневековью торговля начинает

Торговое судно.

289


тесно переплетаться с финансовой и промышленной деятельностью. Многие купцы, менялы, ростовщики накопили большие суммы денег. Нередко они от­крывали первые банковские конторы, брали деньги на хранение, выдавали кредиты, через своих аген­тов переводили заинтересованным купцам деньги из одной страны в другую. Первые банки возникли в городах Северной Италии — в Ломбардии. (Се­годня об этом напоминает слово «ломбард», обозна­чающее современное кредитное учреждение.) Тор­говые и финансовые сделки стали тщательно офор­мляться, в обиход вошли векселя (письменные дол­говые обязательства). Богатый купец мог не тряс­тись на корабле или в повозке, а избежать утоми­тельного путешествия, оставшись в своей конторе, откуда и руководил своими агентами в нескольких городах.

Путешествие Марко Поло (с каталонской карты).

Предприимчивый коммерсант привозит издале­ка или скупает у местных крестьян какое-либо сы­рьё (например, шерсть) и раздаёт его на переработ­ку ремесленникам. Получив готовую продукцию (например, ткани), купец пускает её в продажу. Ре­месленники, получая от купца-предпринимателя сырьё и плату за труд, постепенно превращаются в наёмных рабочих, купец всё больше напоминает буржуа. Так складывается рассеянная мануфакту­ра (т. к. работники не сосредоточены в одном по­мещении) — первое капиталистическое предприя­тие.

В то же время купеческие гильдии вытесняются торговыми компаниями — особыми организациями купцов. Компании также создавались для того, что­бы вести торговлю с наименьшим риском. Если ко­рабль для перевозки товаров нанимали несколько купцов сообща, то в случае кораблекрушения убыт­ки раскладывались поровну и были терпимы для каждого компаньона. В отличие от гильдий компа­нии были малочисленны и создавались на опреде­лённое, подчас непродолжительное время.

Самые первые торговые компании появились в итальянских городах (Генуя, Венеция, Флоренция

и др.) ещё в XII в. и состояли всего-навсего из двух человек. Купец или банкир (часто это было одно лицо), владелец денежного капитала или корабля оставался на родине, а купец-навигатор вёз и сбы­вал товары на чужбине. 3/4 полученной прибыли доставалось владельцу капитала, а купец-навига­тор, подчас рисковавший жизнью, мог рассчиты­вать лишь на 1/4 часть. Если капитал вносился обо­ими компаньонами, то и прибыль делилась пропор­ционально взносам. Позднее число компаньонов увеличилось. Часто ими становились представите­ли родственных семей. Благодаря своим большим денежным фондам компании включались в банков­ские операции, в промышленное производство.

Значение торговых компаний резко выросло пос­ле великих географических открытий, которые привели к небывалому расширению мировой тор­говли. В её орбиту вовлекались огромные терри­тории стран Азии, Америки, Африки.

В XVI в. наиболее знаменитые торговые ком­пании действовали в Англии, где зарождение капи­талистического производства шло самыми быстры­ми темпами. Стремительно развивающиеся англий­ские мануфактуры выпускали товары, пригодные для экспорта. Правительство давало самым бога­тым купцам монопольное право торговать с каким-либо регионом. Об основных направлениях торгов­ли говорят названия самых знаменитых компаний: Восточная, Московская, Марокканская, Левантий­ская, Гвинейская. О какой-либо конкуренции не могло быть и речи. Цены росли как на дрожжах, а коммерсанты получали огромные барыши. Это поз­воляло компаниям вносить большие платежи в каз­ну и даже давать взаймы коронованным особам.

В 1600 г. основывается Ост-Индская компания, получившая право торговать с Индией и соседними странами. В распоряжении коммерсантов были са­мые быстроходные английские суда. На них вы­возили изделия английского производства, особен­но шерстяные ткани, а ввозили помимо предметов роскоши сырьё — хлопок-сырец, сахар, селитру, красители и др.

Осваивая новые рынки сбыта, торговые компа­нии часто готовили почву для колониальных за­хватов. Не случайно свои торговые поселения в Ин­дии англичане превращали в крепости. Торговые компании начали сходить со сцены уже в начале Нового времени, уступая место новым, более соот­ветствующим капиталистической эпохе формам коммерции.

Коммерческая деятельность торговых компаний Западной Европы периода позднего средневековья ознаменовала вершину предприимчивости средне­векового купца.

Ярко выраженными чертами характера европей­ского купца стали цепкость ума, выносливость и жизнестойкость, упорство в преодолении труднос­тей, смелость и решительность, предприимчивость, стремление к обогащению. Будучи тесно связан с феодальным укладом, купец выступил на закате Средневековья провозвестником нового социально-экономического порядка — капитализма.

290


БЮРГЕР

Бюргер (от немецкого слова «бург» — замок, крепость, город) — житель западноевропей­ского средневекового города. Как и рыцарь, монах, крестьянин, бюргер — одно из главных действующих лиц средневековой истории.

Раннее средневековье было аграрной (сельскохо­зяйственной) эпохой. Большинство старых антич­ных городов было разрушено и влачило жалкое су­ществование. Однако в X—XI вв. в Западной Европе произошли важные изменения. Из среды крестьян, в свободное время мастеривших нужные им вещи — одежду, орудия труда, кухонную утварь, — вы­делились умельцы, сделавшие ремесло своим глав­ным занятием и оставившие крестьянский труд.

Постепенно ремесло отделилось от земледелия и стало занятием особой группы людей — ремеслен­ников. Недовольные высоким оброком, которого требовал феодал, мастеровые люди убегали из по­местий, бродили, а затем основывали поселения на перекрёстках дорог, у речных переправ и вблизи удобных морских гаваней. Новые жилища строи­лись у стен больших монастырей и замков знатных феодалов, среди развалин римских крепостей. Здесь всегда можно было купить ремесленные из­делия. Сюда приезжали, а вскоре и стали жить здесь купцы. Именно в эти поселения спешили кре­стьяне из окрестных деревень, чтобы продать про­дукты сельского хозяйства и купить нужные вещи.

Потомки обитателей этих поселений — зависи­мых крестьян и деревенских ремесленников, бе­жавших или переселившихся по соглашению со своими господами в город, рождающийся на их гла­зах, — и были первыми бюргерами.

Города росли как центры ремесла и торговли. Уже в XI в. возродились древние и возникли новые города в Италии и на юге Франции. В Германии возникло много городов по берегам больших судо­ходных рек — Рейна и Дуная. Появились города и в других странах Западной и Центральной Европы.

Возникнув на земле феодалов и церкви, сред­невековые города оказались под их властью. Сеньо­ры требовали от горожан многочисленных пошлин: за проход в город, за провоз товаров, за право стро­ить дома, за право торговать. Сеньор вершил суд над горожанами, мог призвать их к себе на службу в городское ополчение. Поэтому первое время бюр­геры были бесправны, как и сельские жители.

Но в городах быстрее, чем в деревнях, рос дух независимости. Ведь средневековый ремесленник был владельцем собственной мастерской и создан­ной им продукции. Горожане не так сильно, как крестьяне, были связаны с землёй. Наконец, у мно­гих из них были деньги — мощная сила, не уступав­шая подчас мечу.

В X—XIII вв. развернулась отчаянная борьба го­рожан против сеньоров за независимость, за право на самоуправление. Феодалы крепко держались за свои владения, приносившие им доходы, но всё же

вынуждены были смириться с выходом городов из-под их подчинения.

В борьбе с феодалами города окрепли, а город­ское сословие (бюргерство) превратилось в значи­тельную общественную силу. Ремесленники объ­единились в цехи, а купцы — в гильдии. Городская община (коммуна) избирала городской совет для управления городом. Члены этой общины обрели личную свободу и связанные с ней привилегии — быть подсудными только городскому суду, распоря­жаться городским имуществом. Свободный дух го­рода притягивал, как магнит. Сюда бежали зави­симые крестьяне со всей округи. Обычно, прожив в городе один год и один день, бывшие крепостные получали свободу и становились полноправными бюргерами. Видимо, эти счастливчики и сложили известную средневековую поговорку: «Городской воздух делает свободным». Лишь в XIV—XV вв. городские ворота стали закрываться перед искате­лями свободы.

После освобождения от власти феодалов в горо­дах на первый план вышло имущественное нера­венство. Хотя борьбу с сеньорами вели все горо­жане, полностью воспользовалась её результатами лишь городская верхушка — так называемый пат­рициат. В него входили представители самых бога­тых городских родов — купцы, ростовщики, вла­дельцы крупных строений. Патрициат верховодил в городском совете и вершил власть, опираясь на своё богатство, в своих интересах. Нужды простых горожан не учитывались, и им жилось почти так же несладко, как и при феодалах. Патрициат, быст­ро забыв свою ненависть к прежним сеньорам, пе­ренял их замашки, манеры, любовь к роскоши и презрение к простым людям. Произошла так назы­ваемая феодализация патрициата. Бюргеры, не входящие в состав патрициата и закалённые опы­том предыдущей борьбы с сеньорами, с оружием в руках выступали против городских патрициев. В борьбе за власть и равноправие в городе участво­вали и притесняемые цеховыми мастерами подмас­терья, недовольные своими хозяевами. Городская жизнь бурлила: одни бюргеры богатели, процвета­ли, занимали важные посты в городском управле­нии, другие беднели, разорялись, попадали на обо­чину жизни.

Одновременно с патрициатом на другом полюсе городской жизни сложилась группа населения, со­стоявшая из неудачливых подмастерьев, подёнщи­ков, нищих, которая называлась плебейством. Мес­то между патрициатом и плебейством занимали средние слои городского населения — объединён­ные в цехи ремесленники, мелкие и средние тор­говцы. В результате слово «бюргерство» стали упо­треблять не только в широком смысле — «все го­рожане», но и в узком — «средние слои городского населения».

Несмотря на внутригородские конфликты и

291


Висячий замок

с ключом.

Средневековые

ключи.

сравнительную малочисленность (даже в XIV— XV вв. население крупнейших городов Германии Любека и Ростока составляло лишь 20 тыс. жите­лей; город с 10 тыс. жителей считался значитель­ным; немало было городов, где обитали 2—3 тыс. горожан), бюргеры осознавали свою сословную общность и достигли немалого экономического мо­гущества и политического влияния. Это возрастаю­щее влияние городов учитывали европейские мо­нархи. В борьбе с крупными феодалами они пы­тались привлечь бюргеров на свою сторону. Сделать это было несложно, так как горожане были кровно заинтересованы в централизации страны. Особым доверием к бюргерам отличался, например, фран­цузский король Людовик XI (см. ст. «Людовик XI»), сыгравший большую роль в объединении Франции. Облачившись в простую одежду, Людовик XI лю­бил бродить по городским площадям, прислуши­ваясь к разговорам бюргеров. Одним из помощни­ков короля был парижский купец Тристан Пустын­ник, ближайшим советником слыл брадобрей Оли­вье. В некоторых странах бюргеры привлекались к государственному управлению. В Англии это впер­вые произошло в 1265 г., когда в состав только что созданного парламента вместе с представителями феодалов и духовенства вошли по два бюргера от каждого города. Король Франции Филипп IV Кра­сивый в 1302 г. пригласил по два депутата от каж­дого города в Генеральные штаты (государственный орган, подобный английскому парламенту). И пар­ламент, и Генеральные штаты должны были помо­гать королям в управлении государством, главным образом назначать налоги.

Но королевская милость к бюргерам была не­постоянной. Тот же Филипп IV опасался чрезмер­ного усиления бюргерства, верхушка которого по образу жизни начинала напоминать феодалов. По его указу бюргерам запрещалось носить мех гор­ностая, белки, украшать платье золотом и драго­ценными камнями, пользоваться в домашнем оби­ходе восковыми свечами. Этот же указ устанавли­вал и максимальное количество блюд, которые го­рожане могли подавать у себя дома. И даже «друг бюргеров» король Людовик XI предал горожан Лье­жа, восставших по его же наущению против Карла Смелого, как только политические интересы коро­ля изменились.

Если в Англии и Франции бюргеры сыграли важную роль в политическом объединении страны, то в Германии, где такого объединения не прои­зошло, сила и значение бюргерства выразились в создании влиятельных союзов торговых городов. Самым знаменитым из них была так называемая Ганза (торговый и политический союз), объединив­шая купцов более 70 немецких городов и взявшая в свои руки всю международную торговлю на севере Европы.

Постоянная борьба за свои права закаляла бюр­геров, укрепляла в них чувство собственного дос­тоинства. Крепкие стены и башни защищали их от недругов. Монументальное здание ратуши и вели­чественный собор на рыночной площади наглядно

292


свидетельствовали о завоеванных горожанами вольностях и правах. Бюргеры ревностно отстаи­вали свои права и уверенно смотрели в будущее. У них был трезвый практический ум, они ощущали созидательную силу труда, особенно ценили челове­ческую смекалку. Бюргеры любили тот пёстрый будничный мир, который их окружал повседневно и полноправными хозяевами которого они были. Не рыцарские замки с их тяжёлым великолепием, не угрюмые монастыри, но городской рынок, ремес­ленная мастерская, скромный и опрятный домик, купеческий корабль, цеховой погребок были их привычной средой. Здесь протекала их жизнь в борьбе, труде, а подчас и в шумном веселье. Всем этим суконщикам, бочарам и сапожникам, создав­шим величие средневековых городов, не было ре­шительно никакого дела до изысканного придвор­ного этикета.

Знаменитый немецкий поэт Ганс Сакс (1494— 1576) воспел этот столь хорошо знакомый ему бюр­герский уклад жизни. В своём сочинительстве гражданин Нюрнберга был столь же старателен, как и в своём сапожном ремесле. В «Похвальном слове городу Нюрнбергу» поэт рассказал потомкам о количестве и состоянии городских улиц и камен­ных мостов, городских ворот, колодцев и часов, о специальностях нюрнбергских ремесленников и яр­марках, восславил своих земляков — строителей, ваятелей, живописцев, печатников.

Дети бюргеров с раннего возраста приобщались к миру взрослых, помогали родителям. Бюргерские занятия требовали специальных знаний, получить которые можно было лишь в школе. Городские школы появились в Германии уже к XIII в. В пер­вых школах преподавание велось на латинском языке, и учиться могли лишь дети городской верхушки. К XV в. были открыты по-на­стоящему бюргерские школы, доступ­ные детям всех граждан. Дети поступа­ли в школу с 6—7 лет, мальчики и девочки обу­чались совместно. Дети бюргеров учились читать, писать, составлять деловые бумаги, занимались арифметикой; особое внимание уделялось изуче­нию мер и весов, монет различного достоинства. Эк­заменов не было; каждый учился столько, сколько считал нужным. Посидев на занятиях, дети спеши­ли в лавки и мастерские родителей. Учителя также в основном были из бюргеров. Особенно прославил­ся своим искусством письма Иоганн Нойдерфер — учитель письма и арифметики из Нюрнберга, сын скорняка, положивший начало целой династии го­родских учителей.

На исходе средних веков бюргерство переживало далеко не лучшие времена. Уходили в прошлое ста­рые городские порядки, менялся привычный уклад жизни. В торговле и производстве верховодили но­вые, энергичные и предприимчивые люди. Часть бюргеров смогла приспособиться к новым веяниям и примкнуть к этим людям, войти в нарождающий­ся класс буржуазии. Многие разорялись, станови­лись наёмными работниками. Другие ещё долго (в Германии вплоть до XIX в.) продолжали цепляться за старые городские обычаи, надеяться на возврат былых славных времён. Эта группа городского на­селения отвергала всё новое, препятствуя преобра­зованиям. Вероятно, поэтому в современном оби­ходе слово «бюргер» приобрело ещё одно значение. Так могут назвать человека, боящегося перемен, мещанина, обывателя. Но это переносное значение не должно заслонить от нас образ другого бюргера, сыгравшего такую важную роль в развитии общест­ва в средневековую эпоху.


ЦЕХ

Цех — союз ремесленников одной или родст­венных специальностей в средневековом ев­ропейском городе. Средневековые города рождались и росли как центры ремесла и торговли. Становление городов сопровождалось для горожан-ремесленников множеством трудностей и опаснос­тей. Нужно было бороться с феодалами, на землях которых возникли города. Ни один из этих сеньоров и не помышлял о вольностях для свободолюбивых бюргеров. Лишь объединение сил позволило дать отпор нападкам феодалов и их наместников. Такое объединение было необходимо и для защиты го­родских ремесленников от конкуренции со стороны их коллег из соседних деревень и городов. Долгое время покупателей ремесленных изделий было ма­ло. Привлечь покупателя или заказчика считалось большой удачей. Из-за этого соперничали город­ские и сельские мастера. Союз ремесленников мог не только прогнать чужаков с городского рынка, он гарантировал высокое качество изделия — главный

козырь в борьбе с соперниками. Общие интересы подталкивали мастеров к созданию союзов, полу­чивших название «цех».

Первые цехи появились почти одновременно с самими городами: в Италии — уже в X в. (здесь они частично унаследовали традиции древнеримских ремесленных коллегий), во Франции, Англии, Гер­мании — с XI — начала XII вв. Среди ранних цехов известен, например, парижский цех свечников, возникший в 1061 г. Больше всего в средние века было цехов, занимавшихся производством пище­вых продуктов: цехи булочников, мельников, пи­воваров, мясников и т. п. Много цехов занималось изготовлением одежды и обуви: цехи портных, скорняков, сапожников. Важную роль играли и це­хи, связанные с обработкой металлов и дерева: цехи кузнецов, столяров, плотников и т. п. Известно, что в союзы объединялись не только ремесленники; су­ществовали цехи городских врачей, нотариусов, жонглёров, учителей, садовников, могильщиков.

293


Мастерскаяпортного.

Гравюра.Конец XVI в.

"Портрет портного".

Джамбаттиста Морони. 1570 г.

Схожие объединения — гильдии — создавали куп­цы, а в Англии гильдиями назывались и собственно цехи.

Полноправными членами цехов были только мастера, работавшие в собственных мастерских вместе с помогавшими им подмастерьями и учени­ками. Главным органом управления цеха было об­щее собрание мастеров. Оно принимало устав (ста­тут) цеха и избирало старшин, которые и следили за соблюдением цеховых порядков. Именно цехо­вые уставы позволяют узнать многое об устройстве и жизни цехов. Цеховые правила отличались осо­бой строгостью. Они были направлены на поддер­жание высочайшего качества изделий. С этой це­лью запрещалось использовать недоброкачествен­ное сырьё. Например, в шёлкоткацких цехах не до­пускалось употребление шёлка-сырца, в котором имелись узлы, т. к. из него получалась ткань низ­кого качества. Запрет был наложен и на исполь­зование растительной краски — вайды, которую в средние века называли дьявольской. Ремесленник, выпустивший плохое изделие, позорил весь цех, по­этому его строго наказывали. Самым обыденным наказанием были штрафы, которые шли в кассу цеха. В Лондоне пекаря, продавшего булку непол­ного веса, могли посадить в клетку и возить по го­роду для всеобщего осмеяния.

Другой важной заботой цехов было поддержание равенства их членов. Для того чтобы одни мастера не обогащались за счёт других, цеховые правила закрепляли одинаковые для всех мастеров условия в производстве и продаже изделий. Каждый цех ус­танавливал для своих членов размеры мастерской, количество размещённых в ней приспособлений и станков, число работающих подмастерьев и учени­ков. Цеховой устав определял объём материала, ко­торый мастер имел право приобрести для своей ма­стерской (например, сколько кусков ткани мог за­купить портной). В некоторых цехах, производство которых нуждалось в дорогом или редком привоз­ном материале, сырьё закупалось коллективно и поровну распределялось между членами союза. Мастерам запрещалось переманивать друг у друга подмастерьев и сманивать заказчиков. Во многих цехах мастерам не разрешалось даже выбегать на улицу и зазывать заказчиков и покупателей к себе в мастерскую. Выставка в окне мастерской не долж­на была быть слишком высокой и пышной, чтобы не затмевать витрины соседей. Цеховые правила учитывали семейное положение мастера. Холостой ремесленник не мог брать столько же работы, сколько семейные мастера, которые должны были содержать жену и детей, т. к. холостяк мог отбить у них клиентов. Многие цехи имели общие склады, мельницы, красильни и т. п. Чужие, внецеховые ре­месленники безжалостно изгонялись с городских рынков. А в Германии даже существовало так назы­ваемое право заповедной мили. В соответствии с ним город запрещал на определённом расстоянии от своих стен заниматься некоторыми ремёслами. Сельские мастера лишались возможности соперни­чать с городскими.

294


По мере развития средневекового города число цехов росло. К середине XIV в. в Париже, напри­мер, было уже около 350 ремесленных цехов, в Лон­доне — 60, в Кёльне — 50. Цехи дробились. Чем уже была специализация мастера, тем большего со­вершенства достигал он в своём ремесле. Сапожное дело разделилось на несколько цехов, выпускав­ших разные виды обуви. Среди кузнецов в отдель­ные цехи выделились мастера, ковавшие подковы и лемеха плугов, и ремесленники, ковавшие мечи; особый цех составили ножовщики. Некоторые цехи ограничились изготовлением одного-единственного изделия: цехи кошелёчников, перчаточников, се­дельщиков. Особые цехи образовали портные, шью­щие новую одежду, и портные, занимающиеся по­чинкой старой.

Цех объединял бюргеров не только в труде, но и в других областях жизни. Он участвовал в охране города и выставлял свой отряд в городское опол­чение. Каждый цех имел своего покровителя — свя­того, а часто и свою церковь или часовню. Цех осу­ществлял взаимопомощь, помогал нуждавшимся мастерам и их семьям в случае болезни или смерти кормильца.

Каждый ремесленный союз имел свой герб и своё знамя, строил своё особое здание, где заседали стар­шины и время от времени рядовые члены цеха соби­рались на совет или на пирушку. Многие цехи име­ли свои оркестры и танцы. В большие праздники работа замирала, а в положенный час начиналось торжественное шествие. Каждый цех шёл особой колонной под развевающимися знамёнами с эмбле­мами ремесла. Сложенные ремесленниками песни разливались на всю улицу. Песни сменялись мас­совыми танцами. Своей пляской особенно слави­лись нюрнбергские ножовщики. Они располагались широким кругом и, ритмично двигаясь, бросали вверх ножи, которые затем на лету ловко подхваты­вали. В веселье забывались горести напряжённых трудовых будней.

К XIV—XV вв. цехи достигли наивысшего рас­цвета. Перед этим цеховым мастерам пришлось вы­держать нелёгкую борьбу за доступ к городскому управлению. После высвобождения городов из под­чинения феодалам власть в них захватил патрициат (представители наиболее знатных и богатых город­ских родов), игнорирующий интересы рядовых бюргеров. Цехи, значительно окрепшие к этому времени, поднимали вооружённые восстания про­тив городской верхушки. Борьба шла с переменным успехом. В одних городах, где ремесленное произ­водство получило большое развитие, победили цехи (Кёльн, Базель, Флоренция и пр.). В других, где ведущую роль играли широкомасштабная торговля и купечество, победителем из борьбы вышел город­ской патрициат (Гамбург, Любек, Росток и другие города Ганзейского союза). Известны случаи, когда это противостояние, которое иногда называют «це­ховыми революциями», завершалось полюбовными соглашениями между городской верхушкой и наи­более влиятельными цехами. А такие цехи, отлича­ющиеся силой и богатством («старшие», «боль-

Висячий замок с ключом. Богемия. XVII в.

"Кузнецы". Миниатюра. 1300-1330 гг.

295


Курильница.

Германия. XVI в.

Мастеровые у печи. Гравюра. 1560-е гг.

шие»), выделились во всех крупных городах. На­ряду с ними существовали и более бедные («млад­шие», «малые»). Ведь не мог союз кожевников, за­казчиками которого были простые крестьяне и скромные горожане, сравниться с цехом ювелиров, имеющим дело с дорогими металлами и драгоцен­ными камнями, обслуживающим состоятельных феодалов и городских патрициев.

В первые века существования цехов ремес­ленник-мастер, его подмастерья и ученики совмест­но трудились и одинаково дорожили честью своего цеха. Прилежный ученик со временем мог стать подмастерьем, а способный подмастерье мог полу­чить звание мастера. Постепенно положение их ухудшалось. Безотрадной была доля ученика-под­ростка. Мастер не торопился обучить его секретам своего ремесла. Первые несколько лет ученичества мальчика не допускали ни к каким ремесленным работам. Он убирал помещение, чистил платье и обувь хозяина и членов его семьи, был на побегуш­ках, безропотно исполнял все поручения мастера и его жены, угождая им исполнительностью и беспре­кословным послушанием. Постепенно ученика на­чинали допускать к работе в мастерской, сначала доверяя самые простые вспомогательные работы, а позднее приучая к более трудному делу. Ученики должны были безропотно сносить крутой нрав и сварливость хозяев. Не случайно договоры о найме учеников учитывали возможность бегства или ги­бели мальчика в доме мастера. Беглый ученик чаще всего был обязан вернуться к прежнему хозяину, чтобы отбыть весь срок своего ученичества. В пос­ледний день ученик получал от мастера удостове­рение, свидетельствующее о том, что отныне он мо­жет стать подмастерьем и получать от мастера воз­награждение за свою работу.

Ближайшими помощниками мастера были под­мастерья. Их рабочий день часто продолжался от восхода и до заката солнца. В уставе Любекского янтарного цеха он был определён в пятнадцать ча­сов летом и четырнадцать часов зимой. Кёльнские мастера-оружейники были обязаны работать с пяти часов утра до девяти часов вечера. Плата, получае­мая подмастерьями, была невелика.

Подмастерьям-кожевникам города Амьена в 1349 г. была установлена ничтожная оплата в раз­мере трёх су; подмастерья, не подчинявшиеся этому постановлению, подвергались строгому наказанию. Но подмастерье был готов переносить все трудности и невзгоды, пока его согревала мысль о тех вре­менах, когда он подкопит денег и, сдав экзамен, заведёт собственное дело или, если повезёт, женит­ся на дочери хозяина и унаследует его мастерскую. Сотни юношей-крестьян, придя в город, станови­лись подмастерьями; эта армия росла год от года, и каждый подмастерье надеялся стать мастером. Старшины цеха с тревогой видели это. Мастера боя­лись, что доход станет ничтожным, если их число сильно возрастёт. Поэтому доступ новых людей в цех всячески преграждался — цех «замыкался». Присвоение звания мастера обрастало всё более строгими условиями. Нужно было получить отлич-

296


ную характеристику от своего мастера по итогам обучения, уплатить крупный вступительный взнос в кассу цеха и изготовить образцовое изделие — так называемый шедевр. Но если когда-то изготовление шедевра было простой формальностью (канатчик должен был изготовить хорошую верёвку, сапож­ник — сшить три башмака), то теперь оно превра­тилось почти в непреодолимое препятствие, т. к. предмет, который нужно было сделать, назначался из числа очень дорогих и трудоёмких. Не случайно впоследствии шедеврами стали называться выдаю­щиеся произведения искусства. Но даже всего этого было недостаточно. Требовалось ещё устроить пи­рушку для многочисленных членов цеха. Звание мастера делалось недоступным для подавляющего большинства подмастерьев. Лишь сыновья и зятья мастеров получали заветный статус. Права подмас­терьев ограничивались. Например, в немецких го­родах подмастерьям запрещено было посещать тан­цы, на которых могли присутствовать жёны мас­теров, возвращаться позже девяти часов вечера зи­мой и десяти — летом, носить серебряные укра­шения. В городах появилось множество так назы­ваемых «вечных подмастерьев», которые не могли стать мастерами.

«Вечные подмастерья», недовольные хозяевами, стали чаще покидать своих мастеров, менять место работы, перебираться из города в город. Для того чтобы совместно бороться за улучшение условий труда, подмастерья объединялись в свои собственные союзы — братства. Во многих го­родах такие союзы запрещались. В от­вет на это подмастерья соседних горо­дов объединялись и могли объявить забастовку. Подмастерья города Виньштедта обратились в 1470 г. с письмом к подмастерьям Страсбурга с призывом прекратить работу, пока мастера не сог­ласятся соблюдать старые обычаи. «Мы, подмас­терья, должны крепко держаться друг за друга, ибо мастера других городов поддерживают страсбургских мастеров», — писали виньштедтские подмас­терья.

Разделение цехов на «большие» и «малые», не­равенство между подмастерьями внутри одного со­юза, «замыкание» цехов, образование братств под­мастерьев — всё это было проявлением разложения цеховой системы организации производства. Ухо­дили в прошлое времена, когда цехи способство­вали развитию ремесла, появлению новых специ­альностей, выпуску хороших и разных изделий. Несомненно, цех был важным завоеванием Средне­вековья, цеховая организация ремесла была зна­чительным шагом вперёд в совершенствовании про­изводства. Но в последние столетия Средних веков, запрещая всякие новшества и изобретения, цехи стали тормозить его развитие. На смену им шла мануфактура с её разделением труда и новым уров­нем техники. Впереди была фабричная эпоха, когда слово «цех» приобрело новый смысл. Так стали на­зывать отделения фабрик и заводов.

СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ШКОЛЫ И УНИВЕРСИТЕТЫ

...Небольшая комната с низким сводчатым потол­ком. Сквозь узкие окна пробиваются редкие лучи солнечного света. За длинным столом сидят ма­льчишки разных возрастов. Справная одежда вы­даёт детей обеспеченных родителей — бедняков здесь явно нет. Во главе стола — священник. Перед ним большая рукописная книга, неподалёку лежит пучок розог. Священник бубнит молитвы на латин­ском языке. Дети механически повторяют вслед за ним непонятные слова. Идёт занятие в средне­вековой церковной школе...

Раннее средневековье иногда называют «тёмны­ми веками». Переход от античности к сред­невековью сопровождался в Западной Европе глубоким упадком культуры.

Не только варварские вторжения, добившие За­падную Римскую империю, привели к гибели куль­турных ценностей древности. Не менее разруши­тельным, чем удары вестготов, вандалов и ланго-

Городская школа. Средневековый рисунок.

297


бардов, стало для античного культур­ного наследия враждебное отношение со стороны церкви. Открытую войну против античной культуры вёл Папа Григорий I (см. ст. «Папство»). Он запретил чтение книг древ­них авторов и изучение математики, обвинив пос­леднюю в связях с волшебством. Важнейшая об­ласть культуры, образование переживало особенно тяжёлые времена. Григорий I однажды провозгла­сил: «Невежество — мать истинного благочестия». Поистине невежество царило в Западной Европе в V—X вв. Грамотных людей почти невозможно было сыскать не только среди крестьян, но и среди знати. Многие рыцари ставили вместо подписи крест. До конца жизни так и не смог научиться писать ос­нователь франкского государства знаменитый Карл Великий (см. ст. «Карл I Великий»). Но император был явно неравнодушен к знаниям. Уже в зрелом возрасте он прибегал к услугам учителей. Начав незадолго до смерти изучать искусство письма, Карл бережно хранил под подушкой навощённые дощечки и листы пергамента и в свободное время учился выводить буквы. К тому же государь покро­вительствовал учёным. Его двор в Аахене стал цент­ром образования. В специально созданной школе знаменитый учёный и писатель, выходец из Брита­нии, Алкуин обучал основам наук сыновей самого Карла и детей его приближённых. В Аахен при­езжали немногочисленные образованные люди со всех концов неграмотной Европы. По примеру древ­ности общество учёных, собравшихся при дворе Карла Великого, стали называть Академией. В пос­ледние годы жизни Алкуин стал аббатом богатей­шего монастыря Св. Мартина в городе Туре, где так­же основал школу, ученики которой позднее стали известными учителями монастырских и церковных школ Франции.

Культурный подъём, произошедший в годы правления Карла Великого и его преемников (Каролингов), получил название «Каролингского воз­рождения». Но он был недолгим. Вскоре культур­ная жизнь вновь сосредоточилась в монастырях.

Монастырские и церковные школы представля­ли собой самые первые учебные заведения средне­вековья. И хотя христианская церковь сохраняла лишь выборочные, нужные ей остатки древней об­разованности (в первую очередь — латынь), именно в них продолжалась культурная традиция, связы­вавшая разные эпохи.

Низшие церковные школы готовили в основном приходских священников. Платное обучение велось на латинском языке. Школу посещали дети феода­лов, богатых горожан, зажиточных крестьян. Учёба начиналась с зубрёжки молитв и псалмов (религи­озных песнопений). Затем учеников знакомили с латинским алфавитом и учили читать те же молит­вы по книге. Часто эта книга была единственной в школе (рукописные книги стоили очень дорого, а до изобретения книгопечатания было ещё далеко). При чтении мальчики (девочек в школу не брали) заучивали наиболее употребительные слова и вы­ражения, не вникая в их смысл. Не мудрено, что

далеко не все, научившиеся читать латинские текс­ты, далёкие от разговорной речи, могли понимать прочитанное. Зато вся эта премудрость вколачива­лась в сознание учеников с помощью розги.

Около трёх лет требовалось для обучения пись­му. Ученики упражнялись сначала на покрытой воском дощечке, а затем учились писать гусиным пером на пергаменте (особо обработанной коже). Кроме чтения и письма учились изображать числа с помощью пальцев, заучивали таблицу умноже­ния, тренировались в церковном пении и, конечно же, знакомились с основами католического веро­учения. Несмотря на это, многие воспитанники школы навсегда проникались отвращением к зуб­рёжке, к чуждой им латыни и выходили из стен школы полуграмотными, умеющими кое-как чи­тать тексты богослужебных книг.

Более крупные школы, дававшие образование посерьёзней, возникали обычно при епископских кафедрах. В них, согласно сохранившейся римской традиции, изучали так называемые «семь свобод­ных искусств» (грамматику, риторику, диалекти­ку, арифметику, геометрию, астрономию и музы­ку). Система свободных искусств включала два уровня. Начальный состоял из грамматики, рито­рики, диалектики. Высший образовывали все ос­тавшиеся свободные искусства. Самой трудной бы­ла грамматика. В те времена её часто изображали в виде царицы с ножом для подчистки ошибок в правой руке и с бичом в левой. Дети зазубривали определения, упражнялись в спряжении и склоне­нии. Любопытное толкование давалось буквам: гласные — это души, а согласные подобны телам; тело неподвижно без души, так и согласные буквы без гласных не имеют никакого смысла. В риторике (искусство красноречия) проходили правила син­таксиса, стилистики, упражнялись в составлении письменных и устных проповедей, писем, грамот, деловых бумаг. Диалектика (так тогда именовалось искусство мыслить, названное впоследствии логи­кой) учила не только рассуждать и делать выводы, но и находить в речи противника положения, про­тиворечащие учению церкви, и опровергать их. Уроки арифметики знакомили со сложением и вы­читанием, в меньшей степени — с умножением и делением (написание чисел римскими цифрами сильно затрудняло их). Школяры решали арифме­тические задачи, вычисляя время религиозных праздников и возраст святых. В цифрах видели ре­лигиозный смысл. Считали, что цифра «3» симво­лизирует святую Троицу, а «7» — сотворение Богом мира в семь дней. За арифметикой следовала гео­метрия. Она давала лишь ответы на общие вопросы (что такое квадрат? и т. п.) безо всяких доказа­тельств. В курсе геометрии сообщались и географи­ческие сведения, часто фантастические и нелепые (Земля — блин, плавающий в воде, Иерусалим — пуп земли... и т. п.). Потом изучали астрономию. Знакомились с созвездиями, наблюдали движение планет, Солнца, Луны, звёзд, но объясняли его не­правильно. Думали, что светила обращаются во­круг Земли по разным сложным путям. Астроно-

298


мия должна была помочь вычислить сроки наступ­ления церковных праздников. Занимаясь музыкой, ученики пели в церковном хоре. Обучение нередко растягивалось на 12—13 лет.

С XI в. число церковных школ росло. Немного позднее стремительное развитие городов приводит к появлению светских городских частных и муни­ципальных (т. е. находящихся в ведении городского совета) школ. Влияние церкви было в них не так сильно. На первый план выступали практические потребности. В Германии, например, первые бюр­герские школы, готовящие к занятиям ремеслом и торговлей, возникли: в Любеке в 1262 г., в Висмаре в 1279 г., в Гамбурге в 1281 г. (см. ст. «Бюргер», «Средневековый купец»). С XIV в. в некоторых школах преподавание ведётся на национальных языках.

Растущим городам и крепнущим государствам требовалось всё больше образованных людей. Нуж­ны были судьи и чиновники, врачи и учителя. К образованию всё чаще приобщалась знать. По опи­санию английского средневекового поэта Чосера, дворянин XIV века

Изрядно песни складывать умел, Умел читать он, рисовать, писать, На копьях биться, ловко танцевать.

Пришёл черёд образования высших школ — университетов. Они возникали либо на основе быв­ших кафедральных (епископальных) школ (так по­явился в XII в. Парижский университет, выросший из школы, существовавшей при соборе Парижской Богоматери), либо в городах, где жили прославлен­ные учителя, всегда окружённые способными уче­никами. Так из кружка последователей знамени­того знатока римского права Ирнерия развился Болонский университет, центр юридической науки.

Занятия велись на латинском языке, поэтому немцы, французы, испанцы могли слушать италь­янского профессора с не меньшим успехом, чем его соотечественники. На латыни общались студенты и между собой. Однако в быту «чужаки» вступали в общение с местными пекарями, пивоварами, хозя­евами трактиров и сдатчиками жилья. Последние не знали латыни и были не прочь обсчитать и об­мануть чужеземного школяра. Поскольку студенты не могли рассчитывать на помощь городского суда в многочисленных конфликтах с местными жите­лями, они вместе с преподавателями объединились в союз, который и назывался «университет» (по-латыни — община, корпорация). В Парижский университет входило около 7 тыс. преподавателей и студентов, а помимо них членами союза являлись книготорговцы, переписчики рукописей, изготови­тели пергамента, перьев, чернильного порошка, ап­текари и т. д. В долгой борьбе с городскими влас­тями, шедшей с переменным успехом (иногда пре­подаватели и школяры бросали ненавистный город и переселялись в другое место), университеты до­бились самоуправления: они имели выборных ру­ководителей и собственный суд. Парижскому университету независимость от светских властей была дарована в 1200 г. гра­мотой короля Филиппа II Августа.

Нелёгкой была жизнь школяров — выходцев из бедных семей. Вот как описывает её Чосер:

Прервав над логикой усердный труд,

Студент оксфордский с нами рядом плёлся.

Едва ль беднее нищий бы нашёлся...

Выносить Нужду и голод приучился стойко,

Полено клал он в изголовье койки.

Ему милее двадцать книг иметь,

Чем платье дорогое, лютню, снедь...

Но студенты не унывали. Они умели радоваться жизни, своей молодости, веселиться от души. Осо­бенно это касается вагантов — бродячих школяров, переходящих из города в город в поисках знающих преподавателей или возможности подзаработать. Часто им не хотелось утруждать себя учёбой, с удо­вольствием распевали ваганты на своих пирушках:

Бросим все премудрости, Побоку учение!

Наслаждаться в юности — Наше назначение.

Преподаватели университетов создавали объеди­нения по предметам — факультеты. Во главе их стояли деканы. Преподаватели и студенты избира­ли ректора — руководителя университета. Средне­вековая высшая школа имела обычно три факуль­тета: юридический, философский (богословский) и медицинский. Но если подготовка будущего юриста или медика занимала 5—6 лет, то будущего филосо­фа-богослова — целых 15. Но прежде чем поступить на один из трёх основных факультетов, студент дол­жен был закончить подготовительный — артисти­ческий факультет (на нём изучали уже упомянутые «семь свободных искусств»; «артис» по-латыни — «искусство»). На занятиях студенты слушали и за­писывали лекции (по-латыни — «чтение») профес­соров и магистров. Учёность преподавателя прояв­лялась в его умении разъяснить прочитанное, свя­зать его с содержанием других книг, раскрыть смысл терминов и сущность научных понятий. По­мимо лекций проводились диспуты — споры по за­ранее выдвинутым вопросам. Горячие по накалу, иногда они перерастали в рукопашные схватки между участниками.

Лекция в университете. С миниатюры XIV в.

299


В XIV—XV вв. появляются так на­зываемые коллегии (отсюда — коллед­жи). Сначала так называли общежития студентов. Со временем в них также стали прово­диться лекции и диспуты. Коллегия, которую осно­вал Робер де Сорбон, духовник французского ко­роля, — Сорбонна — постепенно разрослась и дала своё название всему Парижскому университету. Последний был самой крупной высшей школой

средневековья. В начале XV в. в Европе студенты посещали 65 университетов, а в конце столетия — уже 79. Наиболее громкой славой пользовались Па­рижский, Болонский, Кембриджский, Оксфорд­ский, Пражский, Краковский. Многие из них су­ществуют и по сей день, заслуженно гордясь своей богатой историей и бережно сохраняя старинные традиции.

КНИГОПЕЧАТАНИЕ

Невозможно представить современное общест­во без книг. Однако люди прожили без них большую часть своей истории. Свои знания поколение передавало к другому устно или же показывая, как надо работать, чтобы обеспечить себя пищей, жильём, одеждой. Когда люди пере­стали жить небольшими группами, когда сложи­лись первые государства, объём и раз­нообразие знаний стали слишком ве­лики, чтобы их можно было сохранить в памяти. Да и передаваться такие све­дения должны были уже не только со­родичам или ближайшим соседям. Тог­да появилась письменность.

Сначала записи были очень просты­ми и короткими и содержали сведения о хозяйственной деятельности людей разных профессий, работавших в хра­мах. Письменные и цифровые знаки на­носили на плитки из сырой глины ост­рой тростниковой палочкой, затем плитки подсушивали или обжигали. Потом стали записывать тексты гимнов, сказаний, пословицы и поговорки. Го­сударству были нужны грамотные лю­ди, писцы. Их обучали в специальных школах. Профессия писца была почёт­ной.

Шумеры, вавилоняне, ассирийцы и многие их соседи писали на глиняных табличках. Материал был дешёвым, но из-за размера табличек тексты на них были короткими. Поэтому крупные произве­дения, такие, как эпос о Гильгамеше или повест­вование о начале мира, записывали на нескольких табличках. Собрания табличек существовали при

Пиктография

(письмо юкагирской девушки).

храмах и царских дворцах. Археологи раскопали библиотеку ассирийского царя Ашшурбанапала (VII в. до н. э.), на полках которой было более 20 тыс. табличек с самыми разнообразными текстами. Древние египтяне изобрели более удобный пис­чий материал — папирус, который делали из осо­бым образом обработанных стеблей папируса, рос­шего в изобилии по берегам Нила. От­дельные листы склеивали в длинную полосу, свиток. На таких свитках, до­стигавших в длину до 100 м, записы­вали религиозные тексты, сказки, по­учения, летописи. Папирус — рыхлый материал, поэтому писать на нём мож­но было только с одной стороны: чер­нила, наносившиеся заострённой ка­мышовой палочкой, проникали на всю глубину. Кроме того, папирус хрупок, поэтому сгибать его листы и сшивать их в тетради было нельзя. Долгое время в странах Средиземноморья папирус был самым распространённым видом писчего материала. В Египте его изго­тавливали на экспорт.

Свитки хранили в сундуках и стен­ных нишах. Некоторые тексты пред­назначались специально для погребе­ний; многие из них сохранились до нашего време­ни. Писали египтяне и на льняных тканях. Такими тканями, в частности, обматывали мумии. Тексты иногда сопровождали рисунками.

Все тексты были рукописными. Единственное известное исключение — так называемый Фестский диск, найденный на Крите и изготовленный в XVII в. до н .э. Этот не прочитанный до сих пор

Вампум пояс из раковин.

300


Книги на пальмовых листьях (страны Востока).

Имена фараонов в своих подписях египтяне помешали в рамках — картушах.

текст был нанесён на сырую глину способом, по­хожим на механический: знаки были вырезаны на штампиках и оттиснуты на сырой глине.

Когда в IX—VIII вв. до н. э. у греков появилось алфавитное письмо, они стали писать на пальмовых листьях, липовом лубе, льняных тканях и даже на свинцовых свитках. Однако главным материалом оставался папирус. Позднее в Риме и Греции стали применять деревянные таблички, покрытые воском или оштукатуренные. Их широко использовали в школах. Старый текст на воске можно было зате­реть и нанести новый. Если тексты были длинными и размещались на нескольких табличках, их свя­зывали. Так получалась связка, которую называли кодексом. Она была похожа на знакомые нам кни­ги, которые тоже называли кодексами, когда стали писать на пергаменте.

В античном мире грамотность была довольно распространённой. Особенно острой потребность в грамотных людях стала в Римской империи. Хруп­кий папирус не мог устраивать государственные власти и любителей чтения: срок жизни папирус­ных свитков — около 200 лет. Однако с непроч­ностью папируса пришлось мириться долго. В Гре­ции уже в V в. до н. э. возникла книжная торговля (библиотекой сначала называли книжную лавку). Появились и личные библиотеки, например у ве­ликих философов Платона и Аристотеля. Тексты были разными; среди них — философские и вообще научные труды, стихи, эпические произведения, за­писи трагедий и комедий и т. д. В III в. до н. э. воз­никла самая известная библиотека древности — Александрийская в Египте. В I в. до н. э. в ней было около 700 тыс. свитков.

В I в. до н. э. публичные библиотеки, организо­ванные по сохранившемуся до наших дней прин­ципу: с каталогами, библиотекарями, хранилищем, куда читателей не допускают, — появились в Риме. Потребовалось издание книг. Поскольку в тексты при переписке вкрадывались ошибки, их стали све­рять, появились редакторы и корректоры, как в со­временных издательствах.

Наконец античный мир обрёл новый прочный материал — пергамент (по названию города Пергам в Малой Азии, где его производили). Пергамент де­лали из овечьих, телячьих, козьих и даже коша­чьих кож. Материал был прочным, но на изготов­ление одной книги могло пойти целое стадо. Листы можно было сгибать и сшивать. Писали на перга­менте уже с двух сторон и не только тростниковыми палочками, но и птичьими перьями. Сшитые листы образовывали кодекс. Эти кодексы стали вытеснять папирусные свитки, и в Римской империи в библи­отеках знати свитков с III в. н. э. уже не держали. Пергаментные тетради использовались в школах.

Пергаментные книги делали очень тщательно и украшали. Листы окрашивали в пурпурный или чёрный цвет, буквы бывали серебряными и золо­тыми. Традиции изготовления пергаментных книг-кодексов были унаследованы позже Византией и средневековыми европейскими государствами.

В Китае первые записи делали на твёрдых ма­териалах; первые «книги» — это деревянные или бамбуковые планки, соединённые в связки. С V— IV вв. до н. э. в Китае стали писать на шёлке — ткани, которая в Европе ценилась чрезвычайно вы­соко.

Потребность в размножении текстов всё возрас­тала, а возможности переписчиков были ограниче­ны. И с VI—V вв. до н. э. в китайских монастырях стали вырезать из дерева рельефные тексты и ико­ны в зеркальном отражении. Смазав их краской, можно было получить большое число оттисков.

Такого удобного сырья, как папирус, в Китае не было. Здесь стали экспериментировать с тем, что мы теперь называем «вторсырьем» — тряпьём. К нему добавляли волокно конопли и древесную кору, разминали в чанах, а полученную массу пропус­кали через прямоугольные сита. На ситах оставался слой, который после обработки становился листом бумаги. В IV в. был издан императорский указ о том, что бумага становится общеупотребительным материалом.

В Китае в V—VIII вв. н. э. делали и оттиски с надписей и изображений на камне, которые очень ценились; чтобы получать их, рельефные части по­крывали краской и прикладывали к ним листы

301


Эта запись на знаменитом диске из Феста сделана отдельными штампиками.

Изобретатель бумаги

китаец Цай Лунь

(старый китайский

рисунок).

бумаги. Так можно было получать необходимое ко­личество оттисков.

На деревянных досках вырезали тексты и изоб­ражения в зеркальном отражении. Доску смазыва­ли краской. Полученные оттиски монтировали сна­чала в свиток, а потом стали складывать, как шир­му. Позже поняли, что гораздо удобнее склеивать листы с наружной стороны; в XIV—XV вв. их стали прошивать.

Гораздо удобнее цельной доски с текстом отдель­ные знаки, из которых можно составлять разные тексты. Первым до этого додумался в XI в. кузнец Пи Шен. Может быть, ему пришло это в голову, когда он работал с составными литейными форма­ми. Он предложил набирать текст из глиняных зна­ков, размещённых в специальной рамке. В XIII в. такие знаки — литеры — стали делать из олова и дерева, а в Корее — из меди.

Все эти изобретения не случайно были сделаны в Китае: здесь всегда испытывали почтение к науке. По преданию, с VI—V вв. до н.э. в Китае были биб­лиотеки. Учёные составляли энциклопедии. Одна из первых энциклопедий относится к X в. В XV в. 2169 учёных создали энциклопедию из 11 915 то­мов. В Китае были даже периодические издания: в VII—X вв. выходила газета «Столичные ведомос­ти».

В Европе с падением Римской империи погибали библиотеки. Но грамотные люди были очень нужны властителям новых государств. Книги были необ­ходимы церкви. Центрами книжной культуры в средневековой Европе стали монастыри, где пере­писывались богослужебные книги и знатоки древ­них текстов могли обнаружить ошибки переписчи­ков. Богослужебных книг требовалось немало. В мастерских по переписке книг (скрипториях) одни монахи наносили на пергаментные листы линии строк, другие писали аккуратным ровным почер­ком. Художники украшали рукописи орнаментами и миниатюрами. Переплёты делали из дерева и об­тягивали кожей или тканями, иногда вставляли в них красивые кусочки металла и драгоценные кам­ни. Книги были настоящими произведениями ис­кусства. Материалом по-прежнему служил перга­мент, иногда окрашенный в пурпурный цвет. Пи­сали тростниковыми палочками, птичьими перья­ми, изредка — металлическими перьями. Чернила

были чёрные, красные, иногда голубые, жёлтые, фиолетовые.

Книги были очень дорогими. В Испании однаж­ды за сборник проповедей получили 200 овец, 3 бочки зерна и 3 куньи шкурки. За школьный учеб­ник отдавали двух телят.

Грамотность ценилась всё выше. Ремесленники и торговцы старались обучать своих детей читать и писать. Знатные люди часто были высокообразован­ными. В Италии в эпоху Возрождения были биб­лиотеки.

Бумага пришла в Европу от арабов. Предполага­ют, что они заимствовали способ её изготовления у китайцев. Арабы измельчали пеньку и другие ин­гредиенты на мельничных жерновах. В Дамаске и Каире целые улицы населяли мастера, изготавли­вавшие бумагу разных сортов, в том числе тончай­шую для голубиной почты. Арабы заимствовали у китайцев и способ печатания с резных досок. Де­шевизна материала позволила выпускать гораздо больше книг, чем это было возможно прежде. На­пример, только в Кордове, в Испании, ежегодно вы­пускали 16—18 тыс. книг.

На Руси книги появились с принятием христи­анства. Киевские князья приглашали переписчи­ков и переводчиков. Они тоже писали на пергамен­те. Новгородцы писали друг другу письма на берес­те. Их дети учились писать, процарапывая буквы на её белой поверхности. Берестой пользовались и позднее. Сохранились сведения, что Сергий Радо­нежский, основатель Троицкого монастыря, был настолько беден, что книги в его монастыре были берестяными.

Древнейшая русская пергаментная книга — Евангелие XI в., написанное для новгородского по­садника Остромира. Она украшена миниатюрами и орнаментами. В это время на Руси книги были глав­ным образом религиозного содержания: Евангелия, псалтыри, «изборники», куда входили фрагменты священного писания, изречения мудрецов, сведе­ния об истории, статьи о логике, ораторском ис­кусстве. Включались в такие «изборники» и отрыв­ки из сочинений античных философов, сохранив­шиеся в Византии.

Книги создавались очень долго. Остромирово Евангелие писали около семи месяцев по полторы страницы в день. Пергамент до XV в. привозили из

302


Греции и с Запада. Делали и свой, но он был невы­сокого качества. Древнейшая запись на бумаге и бумажная книга относятся к XIV в. Бумагу сначала получали с Востока, потом из Европы. Она была дорогой, но всё же дешевле пергамента.

В XIV—XV вв. в Европе изготовление книг вы­шло за стены монастырей. Теперь этим занимались ремесленники, а торговали книгами купцы. Образо­вание становилось более светским, увеличился ин­терес к точным наукам. Книги уже не были такими дорогими: в середине XIII в. бумагу начали делать в Италии, в XIV в. во Франции, потом в Германии, Англии. В Голландии для её изготовления исполь­зовали ветряные мельницы.

В середине XV в. по всей Западной Европе распространились дешёвые книги. Их печатали на бумажных листах с целых деревянных форм-матриц.

И наконец, Гутенберг, ювелир, гравёр, резчик по камню, изобрёл книгопечатание. Он первым приме­нил разборный шрифт, хотя считает­ся, что в Европе у него были пред­шественники.

Металлические буквы-литеры для шрифта отливали из сплава, в котором преобладал свинец. Их по­мещали в наборную кассу, откуда на­борщик брал необходимые и подби­рал в особой рамке строку. Строку выкладывали на наборную доску. Набор для стра­ницы обматывали суровой ниткой, чтобы он не разъезжался, и смазывали типографской краской из сажи и льняного масла (олифы). На набор укла­дывали помещённый в рамку лист увлажнённой бу­маги. Просушив лист, на нём делали оттиск текста оборотной стороны. Печатный станок был ручным. Готовые листы разглаживали под прессом, склады­вали в кипы, разравнивали и переплетали.

Первые книги Гутенберга появились в Германии в 40-х годах XV в. Почва для этого изобретения была подготовлена: к концу 1500 г. книги выпус­кали уже в 200—300 городах Европы, где дейст­вовало 1100—1700 типографий. В них было отпеча­тано 35—45 тыс. изданий, а общий тираж их мог доходить до 20 млн. За первые 50 лет книгопеча­тания человечество получило книг больше, чем за сотни лет до этого.

В XV в. книгопечатание распространилось по всей Европе. В Восточной Европе одним из первых

деятелей книгопечатания был Фран­циск Скорина. Он хорошо знал церков­нославянский язык, учился в несколь­ких университетах Европы и вдохновлялся идеями просвещения народа. Славянские книги в Венеции печатали уже в XV в. Скорина, видимо, получил оборудование и бумагу из Германии. Он работал в Праге, потом в Вильнюсе, издавал богослужебные книги, и не только для церквей, но и для домашнего чтения. Его книги в XVI—XVII вв. были широко известны в Белоруссии и на Украине, но в Москве их встретили недружелюбно, потому что они слиш­ком отличались от привычных рукописных.

В России рукописная книга су­ществовала до конца XVII в. Уро­вень грамотности верхних слоёв об­щества и духовенства оставался не­высоким. Создание громадных лето­писных сводов и сборников житий святых в XVI в. помогало мало. Надо было организовывать школы и рас­пространять богослужебные книги на огромных пространствах страны. В эпоху Ивана Грозного первые печатные книги появились в Моск­ве. В 1564 г. русским первопечатни­ком Иваном Фёдоровым и его по­мощником Петром Мстиславцем был отпечатан «Апостол». Через год они издали «Часовник» — сборник ежедневных молитв, который слу­жил и пособием для обучения грамоте. Деятель­ность их в Москве продлилась недолго: из-за пре­следований они уехали в Литву, где продолжали печатать богослужебные книги. Во Львове Иван Фё­доров издал первую русскую светскую книгу — «Грамматику», своеобразный учебник греческого и церковнославянского языков. С отъездом Ивана Фёдорова и Петра Мстиславца из Москвы печата­ние книг не прекратилось. До Смутного времени в Москве было издано не менее 33 названий общим тиражом около 33 тыс.

До XIX в. книги печатали на ручном станке, технология мало отличалась от предложенной в XV в. Промышленная революция прошлого века изменила и книгопечатание. Появились полигра­фическая индустрия, печатные, наборные, брошюровочнопереплётные машины, различные способы репродуцирования, печатания иллюстраций в цве­те. Книги стали доступны всем.


Иоганн Гутенберг.

НУМИЗМАТИКА

С самых давних времён люди начали обмени­ваться разнообразными предметами. Посте­пенно обнаружилось, что гораздо удобнее ус­тановить общий эквивалент стоимости самых раз­ных товаров. У разных народов им мог быть скот, или красивые морские раковины, или изделия из

металла и камня, меха. Однако необходимо было нечто универсальное, долговечное и удобное, не занимавшее много места и одновременно достат­очно ценное.

Уже во II тыс. до н. э. в Древнем Египте исполь­зуют в качестве денег золотые кольца, а в странах

303


ЛАБИРИНТ И МИНОТАВР

Легендарные и мифологические сюжеты часто встре­чаются на античных монетах. Но, пожалуй, наиболее древние сказания, в которых слышны отголоски реальных событий далёкого прошлого Эллады, отражены в типах монет критского города Кносса.

В первой половине и середине II тыс. до н. э. Кносс являлся главным центром так называемой «минойской» цивилизации, первой по времени возникновения на территории Европы. Она появилась на острове Крит и зани­мала ведущее положение во всём бассейне Эгейского моря вплоть до своей гибели около 14S0 г. до н. э. (см. ст. «Древняя Греция»). Могущественные правители Крито-Минойской державы подчинили себе некоторые области ма­териковой Греции, откуда получали дань, выплачиваемую в том числе и молодыми невольниками. В критскую столицу Кносс, где находился грандиозный дворцовый комплекс, привозили в качестве заложников детей зависимых гречес­ких династов из Афин, Мегары и других мест.

Однако в момент наивысшего подъёма минойская цивилизация испытала на себе сокрушительный удар природной стихии. Мощнейший взрыв вулкана на близле­жащем острове Фера (Санторин) имел самые катастрофи­ческие последствия: разрушение городов и селений, уничтожение гигантскими цунами гаваней и флота (главной опоры военного и торгового могущества критян-минойцев), превращение на некоторое время плодородных пахотных земель и пастбищ в смертоносные пустыни из-за толстого слоя выпавшего на них фторосодержащего вулканического пепла. Ослабленное Критское государство стало после этого лёгкой добычей для греков-ахейцев, сначала делавших набеги с материка, а затем явившихся на остров как победоносные завоеватели.

Эти исторические события запечатлелись в общеэллин­ских эпических сказаниях и местных преданиях, и прежде всего на самом Крите. Легенда о Тесее и Ариадне известна и современному читателю. Критский царь Минос, пора­ботивший Афины, требовал присылать ему в качестве дани юношей и девушек, которых потом отдавали на съедение жившему в кносском Лабиринте (здании со множеством за­путанных переходов, откуда невозможно было найти выход) Минотавру, получеловеку-полубыку. Афинский царевич Тесей с помощью полюбившей его дочери Миноса Ариадны одолел кровожадное чудовище и со славой вернулся домой.

На монетах Кносса в течение нескольких веков, от арха­ики до позднего эллинизма, попадаются изображения, связанные с этим мифом. Однако в отличие от афинской версии, которая нам хорошо знакома, центральное место здесь отводится не Тесею, а критским мотивам — изоб­ражению Минотавра (в виде атлетически сложенного мужчины с бычьей головой) и условному плану Лабиринта.

*

бассейна Эгейского моря — медные слитки, имею­щие форму бычьей шкуры.

Изобретение монеты — кусочка металла опре­делённого веса с удостоверяющими изображениями или надписями — совершилось почти одновремен­но (в первой половине VII в. до н. э.) в двух соседних районах Эгеиды — на западном побережье Малой Азии (в Лидийском царстве) и в Греции (на острове Эгина, лежащем между Пелопоннесским полуост­ровом и Аттикой). Это новшество, быстро доказав­шее свою необычайную полезность, было оценено по достоинству. В античную эпоху чеканка и литьё монет постепенно распространились на огромном пространстве от Испании и Британии до Индии.

Совершенно независимо от Европы появились литые медные монеты в Китае, где их традицион­ный вид (плоский кружок с квадратным отверстием в центре, вокруг которого размещались иероглифы) сохранился до начала нынешнего столетия.

Чрезвычайно разнообразны сюжеты изображе­ний на монетах многочисленных древнегреческих городов-государств (полисов). Любопытны монет­ные выпуски (эмиссии) с «говорящими эмблема­ми», своеобразными ребусами: на монетах Фокеи помещается тюлень (по-гречески «фоке»), Лекнтина — лев («леон»), Родоса — роза («родон»), Селинунта — сельдерей («селинон») и т. д. Единообразие типов монет (золотых, серебряных и медных) ха­рактерно для чеканки эллинистических царей и римских императоров. Главным тогда становится изображение правителя, сопровождаемое его име­нем и титулом.

Греческое слово «номисма» имело в древности несколько значений. Первоначально это — «уста­новившийся обычай, общественный порядок, сло­жившаяся традиция, правовая норма». Два других значения производны от первого: «полная мера, за­конная норма» (по отношению к системе мер и ве­сов) и «монета» (как единица стоимости, металли­ческий денежный знак). В форме «нумизма» тер­мин перешёл в латинский язык и послужил затем основой для названия науки, изучающей монеты, — «нумизматика». Из латыни взяты нумизматами и два самых употребительных у них термина — «аверс» и «реверс», т. е. лицевая и оборотная сторо­ны монетного кружка.

Ещё античные исследователи пытались в качест­ве аргументов в своих дискуссиях использовать мо­неты. Так, греческие авторы Плутарх (I—II вв. н. э.) и Павсаний (II в. н. э.) сопоставляли предания об отдалённом прошлом нескольких городов Эллады (Афин, Трезена) с монетными изображениями. Римский историк Флавий Вописк (III—IV вв.) сооб­щает о вполне научном споре между образованными любителями старины, который разрешился, стоило только одному из них предъявить нумизматическое доказательство.

Однако лишь в начале эпохи Возрождения по­явился серьёзный интерес к коллекционированию и изучению древних монет. Страстным их собира­телем был, например, великий итальянский поэт-гуманист Франческо Петрарка (1304—1374). Пред­ставители ренессансной культуры — художники и

304


литераторы, ученые и политики — ценили гречес­кие и римские монеты прежде всего как совершен­ные образцы античного искусства и подлинные сви­детельства существования реальных исторических персонажей, царей и императоров, великолепные иллюстрации к трудам историков античности.

Становление нумизматики как науки, дающей исследователю целый комплекс разнооб­разных данных, включая сведения о со­стоянии экономики целого государства или отдельной области (как бы момен­тальный снимок денежного обращения), происходит в XVIII—XIX вв. Вслед за античной тогда делает первые успехи ну­мизматика средневековая — европей­ская и восточная.

Учёные-нумизматы могут много рас­сказать не только об экономике и поли­тической жизни самых разных стран и народов мира, но и об их культуре, ре­лигии.

Огромную информацию, в частности, монеты дают о божествах, почитавших­ся в древней Элладе, в греческих коло­ниях, разбросанных во множестве по бе­регам Средиземного и Чёрного морей, а также в иных центрах античного мира. Ведь изображения самих небожителей, их статуй и отдельных атрибутов богов, храмов, горных святилищ, даже целых мифологических сцен с участием не­скольких персонажей весьма часто фи­гурировали на монетных штемпелях с VI в. до н. э. по III в. н. э.

По нумизматическим памятникам античности можно изучать и политичес­кую историю. Представители афинских царских родов в VI в. до н. э. чеканили серебряные монеты, помеченные собст­венными фамильными эмблемами (сре­ди них голова мифического чудовища Медузы Горгоны, амфора — узкогорлый кувшин с двумя ручками, бычья голова, сова).

Нередко города-государства в Древ­ней Греции заключали между собой так называемые «монетные союзы». В по­добных случаях по официальному согла­шению допускалось хождение на терри­ториях двух и более союзных полисов монет, выпущенных каждым из них. Со­хранились тексты некоторых таких до­говоров. Но чаще факты заключения по­добных экономических и политических союзов устанавливаются по монетам. Так, на серебряных и медных монетах нескольких полисов — Галиарта, Фив, Танагры, Орхомена, Феспий и др., рас­полагавшихся в области Беотия (Сред­няя Греция), с середины VI в. до н. э. появляется одинаковое изображение щита харак­терной формы. Оно символизировало принадлеж­ность всех чеканивших такие монеты городов (их

ЗНАКИ ЗОДИАКА НА

СРЕДНЕВЕКОВЫХ

ИНДИЙСКИХ МОНЕТАХ

Лаже среди учёных-востоковедов до сих пор распространено мнение, что в мусульман­ской культуре изоб­ражения людей и жи­вотных были запрещены как нечто греховное. Хотя это суждение и опирается на подлинные высказы­вания некоторых видных исламских богословов средневековья, факты говорят о терпимости последователей учения пророка Мухаммеда (570—632 гг.) к такого рода сюжетам. Более того, в светском придворном искусстве и повседневном обиходе исламских стран изоб­ражения живых существ всегда были популярны. Человеческие головы и целые фигуры, звери и птицы часто встречаются на страницах рукописных книг, ювелирных изде­лиях, расписных тканях, парадной и повседневной посуде, оружии и пред­метах воинской экипи­ровки. Не являются они редкостью и на монетах мусульманских государств начиная уже с VII в. Их не трудно обнаружить, к при­меру, на монетах Араб­ского Халифата VII—XI вв., тюркской династии Сельджукидов и её вассалов в Малой Азии XI—XIII вв., ханов Золотой Орды кон­ца XIII в. — XIV в., шахов Персии XVII—XIX вв. Не чуждо этому кругу сюжетов и монетное дело мусульманской Индии. Весьма любопытна в этом отношении целая серия золотых мохаров со зна­ками Зодиака. Эти монеты чеканились с 1618 по 1622 г. индийским императором Джахангиром (1605—1627 гг.) из династии Великих Моголов, как гласит пре­дание, для его любимой жены Hyp Джахан. На них изображены все двенад­цать фигур, символи­зирующих зодиакальные созвездия.

*

305


названия указываются на реверсе) к военно-поли­тическому объединению — Беотийскому союзу.

Со второй половины III в. до н. э. до середины II в. до н. э. важнейшую роль играл Ахейский союз. В него входили многие города-государства, глав­ным образом Пелопоннесского полуострова. Они че­канили монеты с головой Зевса на одной стороне и монограммой, составленной из букв А и X, внутри лаврового венка — на другой.

Чрезвычайно ценны нумизматические памятни­ки античности для историков искусства. Многие монетные композиции архаического и особенно классического и эллинистического периодов — со­вершенные образцы миниатюрной пластики. Штемпели для некоторых греческих монет резали известные мастера, подписывавшие свои произве­дения. Работам этих лучших художников-торевтов подражали их коллеги в других полисах Эллады.

На античных монетах нередко воспроизводятся те шедевры архитектуры и изобразительного искус­ства, которые до нас не дошли. Так нумизматиче­ские свидетельства помогли археологам отыскать руины театра Диониса в Афинах и уточнить детали облика храма Артемиды в Эфесе. Благодаря им же «опознаны» такие прославленные скульптуры, как «Афина и Марсий» Мирона, «Эйрена с Плутосом»

МОНЕТНАЯ РЕФОРМА, ОПЛАЧЕННАЯ СОБСТВЕННОЙ ГОЛОВОЙ

Уже шестнадцатый год шла Северная война (1700— 1721 гг.), в которой против Швеции, установившей ранее свою гегемонию на Балтике, вы­ступила Россия с несколькими союзниками — Данией, Прусси­ей, Саксонией и Польшей. Одер­живая поначалу крупные победы, армия шведского короля Кар­ла XII (см. ст. «Карл XII») позже стала терпеть жестокие пораже­ния от русских войск. Для сроч­ной оплаты всё возраставших во­енных расходов новый министр финансов Швеции барон Георг-Генрих фон Гёрц, вскоре став­ший первым министром коро­левства, предложил осуществить радикальную денежную реформу. Вместо полноценного серебряного далера в 1715 г. в обращение были пущены неболь­шие медные монеты той же но­минальной стоимости, чека­нившиеся вплоть до 1719 г. Их общее количество перевалило далеко за 10 млн. Примеча­тельны типы этих «нотдалеров» (от слова «нот» — «бедственное положение, нужда»). Только самый первый их тип несёт изоб­ражение королевской короны. На остальных девяти — номинал на аверсе и античные боги на ре­версе (Юпитер, Марс, Мерку­рий, Феб, Сатурн и др.). Выпуск массы таких монет с принуди­тельным, очень высоким курсом позволил властям обеспечить кратковременную мобилизацию дополнительных денежных ре­сурсов. Но это ненадолго отсро­чило финансовый крах и полное поражение Швеции в войне. Ини­циатор же реформы Гёрц запла­тил за столь смелый экспери­мент собственной головой: он без всяких оснований был обви­нён в измене и растрате казён­ных денег, осуждён и казнён.

*

Кефисодота Старшего, «Гермес с младенцем Диони­сом» и «Афродита Книдская» Праксителя.

Реконструируются аналогичным образом и об­щий вид, и ряд деталей знаменитых творений ве­ликого Фидия — статуи Афины Парфенос (Девы) в полном вооружении, стоявшей в храме этой богини, Парфеноне, на афинском Акрополе, и сидящего на троне Зевса, находившегося в главном святилище Олимпии. На античных монетах есть и изображе­ния других широко известных в древности статуй богов, храмов и прочих архитектурных сооружений (фортификаций, триумфальных арок, цирков, мос­тов, акведуков, маяков) и даже живописных ком­позиций.

Служили монеты в те далёкие времена и средст-

306


вом политической пропаганды. Изображение стре­мительно несущейся колесницы с азартно погоняю­щим коней возничим помещал на своих золотых статерах царь Македонии Филипп II (359—336 гг. до н. э.). Таким способом он напоминал о своей по­беде в конных ристаниях (как владелец скакунов, взявших первый приз) на Олимпийских играх (356 г. до н. э.). И недаром — ведь победитель на состязаниях в Олимпии считался у древних греков явно находящимся под покровительством богов и поэтому достойным верховной власти. К концу жиз­ни Филиппу II как раз и удалось установить своё господство над Грецией.

На серебряных тетрадрахмах другого македон­ского царя — Деметрия I Полиоркета (306—283 гг. до н. э.) — крылатая Ника, богиня победы, стоящая на носу корабля. Так воин-правитель объявлял о своих ратных подвигах.

Военные сюжеты, в особенности победа и три­умф, получили ещё большее распространение в мо­нетных типах Римского государства. Здесь и пере­дача в руки римлян их заклятого врага Югурты (царя североафриканской страны Нумидии), и пла­чущая под пальмой женщина — олицетворение по­корённой Иудеи, и пленники-германцы, и груды захваченного у врагов оружия, и римский импе­ратор над поверженным им противником-персом, и делающая надпись на щите Виктория (тождествен­ная греческой Нике богиня победы).

Денежные знаки Римской державы снабжались изображениями и надписями, с помощью которых люди узнавали о всех событиях и идеях, важных с точки зрения властей.

Со времени установления принципата Августа (29 г. до н. э.) в монетной типологии главное место отводится персоне правящего императора и членам его семьи. Их портреты — самый частый нумизма­тический сюжет той эпохи.

С принятием христианства монетная типология включает в себя элементы новой религиозной сим­волики.

После падения Западной Римской империи в 476 г. н. э. прежняя типологическая традиция ещё долго сохранялась в Византии. Была она унаследо­вана и «варварскими» государствами, возникающи­ми на бывших римских землях Западной Европы.

В средние века в европейских странах на монетах помимо портрета правителя (чаще всего весьма условного) появляются изображения Христа, Богоматери и христианских святых. Постепенно начинают ис­пользоваться геральдические фигуры. А со време­нем родовой или государственный герб становится одним из самых частых элементов монетных типов и остаётся таковым до сих пор.

Иными путями шло развитие типологии монет на Востоке. По китайскому образцу оформлялись до XIX в. литые металлические деньги в Корее, Японии, Вьетнаме и некоторых других странах Юго-Восточной Азии. В исламском мире денежное обращение началось с усвоения старых античных традиций, сохранённых Византией. Характерно, что названия золотых, серебряных и медных монет заимствованы в раннемусульманское время из гре­ко-римской терминологии: «динар» — от латинско­го «денариус»; «дирхем» (в Индии «драмма») — от греческого «драхме»; «фельс» или «фулюс» (в тюр­кских языках — «пул») — от латинского «фоллис».

Хотя на монетах исламских стран встречаются изображения животных, реже — человека, в целом, безусловно, преобладает орнаментально-каллигра­фический принцип. Надписи всегда несут основную смысловую нагрузку. Содержание их, как правило, сходно: символ веры («Нет Бога, кроме Аллаха, Му­хаммед — пророк Аллаха», к чему последователи шиитского направления в исламе добавляют ещё слова «Али — наместник Аллаха»), известные ци­таты из Корана, перечисление имён первых четы­рёх («праведных») халифов или двенадцати имамов (признаваемых шиитами), номинал монеты, место и дата чеканки, имя и титул правителя (иногда двух или даже трёх лиц, стоящих на разных сту­пенях единой иерархической лестницы, например халифа, султана и эмира). Иногда арабографические монетные надписи (так называемые легенды) встречаются даже в стихотворной форме.

Таким образом, мусульманские монеты — чрез­вычайно важный источник по истории Востока эпо­хи Средневековья. В XX в. металлические денеж­ные знаки большинства исламских государств по своему внешнему виду приближаются к европей­ским, которые ещё раньше были приняты за об­разец при налаживании монетной чеканки в стра­нах Нового Света.